Влюбленные в Лондоне. Хлоя Марр (сборник)
Шрифт:
Бог подземного мира в небесах. Шесть букв, последняя «Н». Э… это тот, кто вечно ошивался возле Сократа. Как Босуэл и Джонсон. И что составителей вечно на этих греков тянет? Слава Богу, не у всех тут гуманитарное образование. Пигмалион – слишком длинно, и почему в небе?.. Вот черт, это я Платона вспомнил, возле Сократа Платон ошивался. Тогда какой тут бог на «н»? Уверен, я про него слышал. Ну, есть, конечно, плутократы… Малые, которые обращают в золото все, за что ни возьмутся… Знавал парочку таких в Сити, и кончили они за решеткой… Нет, тот был Мидас. Где-то я слышал про… Плуто! Ну конечно, песик у Диснея. Пес в небесах. Звезда кино. К черту собаку!
Еще вопросы есть?
Один, возможно, появится: почему, когда решаешь купить себе такой вот справочник, неделю спустя обнаруживается, что как раз его жена уже купила тебе в подарок на день рождения?
На этот вопрос Барнаби не нашел ответа, но с благодарностью принял факт как данность. Книга продавалась. Это будет своего рода доход. Переиздания время от времени. Две-три сотни в год набежит. А в июне он войдет в совет директоров. Ему по карману жениться, ему пора жениться.
Джилл каждый день приносила ему чай. В последнее время он ловил себя на том, что смотрит на часы и думает, что через пять минут она принесет чай. Ноги у нее были хороши, но не настолько, как у Сильви. Она не сидела у него на столе и ими не помахивала, а стояла непреклонно у двери и разговаривала с ним оттуда. Ему всегда удавалось ее задержать, как раз когда она подходила к двери. Он спешил сказать что-нибудь, что заставило бы ее развернуться и застыть у книжных полок – эдакая стратегическая позиция для ответных реплик. Странно, но она все еще боялась нападок на свою независимость и обязательно должна была иметь под рукой средство оборвать разговор. Вот так: спиной к двери, касаясь пальцами ручки.
Когда она подошла к двери на сей раз, он спросил:
– Не пора ли нам снова сходить в театр? Или в прошлый раз вам не понравилось?
Она быстро повернулось.
– Вы считаете, я недостаточно вас поблагодарила?
– И как же вы догадались? Тут я совершенно ненасытен. Меня нельзя достаточно отблагодарить. Разумеется, от стольких изъявлений благодарности я страшно смущаюсь, то и дело застегиваю и расстегиваю пальто, но они просто чудо как на меня влияют, я жить без них не могу. – Посмотрев на нее насмешливо, он сказал: – А теперь смейтесь.
– С чего бы?
– Из дружеского расположения. Из вежливости. Знаете, вы так много думаете о том, что причиняют люди вам, что никогда не задумываетесь, что причиняете им вы.
– И что я вам причиняю?
– О, самое разное. Расскажу, когда буду знать точнее. А пока, как я и предлагал, почему бы нам не сходить вместе в зоопарк?
У нее перехватило дыхание.
– Я никогда не была в зоопарке! – ответила она с жаром.
– Вы никогда не… Вы никогда?! Ну, впрочем, и я тоже с десятилетнего возраста, но я знаю людей, кто ходил. Почему бы нам не пойти?
– Мне бы очень хотелось.
– Отлично. В воскресенье после полудня? Я могу купить билеты. Не буду утверждать, что зима – идеальное время для зоопарка, но у крокодилов должно быть довольно тепло. Послушайте, давайте пойдем утром и съедим там ленч… слишком рано сейчас темнеет. Вы можете заплатить за ленч, а я – за такси.
– Это было бы прекрасно.
– Тогда давайте договоримся, пока не расстались. Вам двадцать один год, и вы никогда не видели бегемота. Верно?
Она с улыбкой кивнула.
– Тогда вас ждет сюрприз. И не говорите потом, что я вас не предупреждал.
Счастливо рассмеявшись,
Помешав, он отпил чаю и надкусил печенье. «Если она теперь уйдет, я буду по ней скучать, – подумал он. – В ней есть что-то… почти антисептическое. Она ну… помимо всего прочего, она честная. А честность в женщине… освежает. Независимость. Пусть и довольно ершистая независимость. Конечно, она очень молода. Боже ты мой, она на пятнадцать лет младше меня… Интересно, значит ли это для нее что-нибудь?»
Встав, он посмотрелся в зеркало у одежной вешалки. «Нельзя быть моложе своего отражения, – думал он, – и красивым меня не назовешь. Но ведь из зеркала на меня смотрит лицо, не пустившее в мир тысячу опечаток, пока шла редактура дурацких «Еще вопросы есть», а это было куда посложней, чем грекам с их тысячью кораблей, которые якобы поплыли из-за лица Елены Троянской». Да уж, этого у него не отнять. Он вернулся за стол.
Мысли о Хлое вот уже несколько недель вызывали у него чувство некоторой неловкости. Он не виделся с ней с того вечера в «Бельведере», но что он мог поделать? По всей очевидности, написать или позвонить, но каждый день, который он пропускал, только усложнял задачу. Не следовало ей вести себя так… так собственнически. «Она-то, сколько я ее знаю, ходит в театры и рестораны со всеми сущими мужчинами, и не мне жаловаться, но если я один разок веду куда-то девушку, она заставляет меня чувствовать, будто я ее предаю. Почему предатель всегда я? Почему я ее должник, если я предложил ей все, а она от всего отказалась? Ох уж эта извечная уверенность женщины в собственной непогрешимости и своем праве на особую преданность!»
Что, если он снова предложит ей руку и сердце? Она ему откажет. Ладно, тогда он скажет: «Прости-прощай». Нет, черт побери, ничего такого он не скажет – такое говорят только в пьесах Уилсона Келли. Но он скажет, мол, им, наверное, лучше перестать встречаться, что для них обоих будет лучше, если… Нет, в том-то и беда, что не для обоих. Чем больше мужчин за ней ухаживают, тем лучше для нее, они ведь дарят ей подарки, назначают свидания, на которые она приходит или не приходит. Для нее – сплошные удовольствия, а для мужчин что? Ладно, тогда он скажет, что будет счастливее. «Так нельзя. Я так дальше не могу». (Опять Уилсон Келли.)
Он постарался вообразить себе сцену и понял, что удержать один горестный взгляд, одно ничего не значащее обещание в глазах Хлои его удержат. Нет, черт побери, не удержат. Возможно, раньше удержали бы, но не теперь – антисептик делал свое. Любовные слова, любовные взоры, все эти «дорогой», бросаемые бездумно, пусть и очаровательным голоском… Какое облегчение от них оторваться – с Джилл, которая никого не назовет «дорогой», если не будет этого подразумевать. И с появлением на сцене Джилл Барнаби вдруг поймал себя на поразительной мысли. Что, если Хлоя наконец согласится?! «Боже ты мой, такого я никогда не допускал!»
На самом деле он никогда не видел себя мужем Хлои, только влюбленным, тщетно старающимся ее завоевать. Теперь он понял, что даже если она согласится, он никогда на ней не женится. Брак с Хлоей станет нескончаемой мукой ревности и разочарований. Жизнь в шелковой паутине улещиваний и обещаний, отговорок и лжи, паутине женских уловок, из которой ему никогда не выпутаться, – это не жизнь для мужчины. Нездоровая, тепличная, разъедающая душу жизнь.
Допив чай, он раскурил трубку и пошел в кабинет к Стейнеру.