Влюбленные
Шрифт:
— О чем вы разговаривали на стоянке? Что ему было нужно?
— Он спрашивал… кто здесь вывозит бытовой мусор.
Стеф прищурилась.
— В самом деле? — недоверчиво спросила она.
— Дети спят? — Амелия решила переменить тему.
— Да. Они хотели, чтобы ты рассказала им сказку на ночь, но заснули через пять секунд, после того как легли.
— Спасибо, Стеф. Можешь отдыхать. Я буду у себя — мне нужно немного поработать, кое-что уточнить в документах и проверить электронную почту. — «И заглянуть под коврик возле задней двери», — мысленно добавила она.
— А можно я опять возьму твою машину? За бензин я заплачу.
— Поедешь к своему Дирку?
— Может быть.
— Если хочешь, можешь как-нибудь пригласить его сюда.
Стеф наморщила нос.
— Даже не знаю… Вряд ли он впишется в нашу милую семейную обстановку. Не тот типаж.
— Вот как? А какой же он?
— Он такой… крутой. Весь из себя мужчина — татуировки, мускулы, борода. К тому же он старше меня.
— И намного?
Стеф рассмеялась.
— Я уверена, что тебе он не понравится, так что лучше я не буду его сюда приглашать, ладно? Да и не так уж он мне нравится, если честно… Через неделю я вернусь домой в Канзас, а Дирк превратится в одно из воспоминаний о приятно проведенном лете.
Стеф ушла переодеваться, а Амелия наконец-то вскарабкалась наверх. Заглянув в детскую спальню, она поцеловала детей, присела на краешек кровати и некоторое время смотрела, как они спят. Она часто так делала. Обычно это помогало ей успокоиться, вернуть себе ощущение мира и благополучия, но сегодня все было не так. Сегодня Амелия почему-то подумала о том, какие они на самом деле маленькие, невинные и беззащитные и до какой степени их безопасность зависит от нее. Ей уже не раз приходилось защищать собственных детей — защищать от Джереми, от приступов его дурного настроения, от его пьянства и прочего. Чаще всего ссора начиналась с того, что Джереми начинал ворчать по поводу ее работы в музее, которая неожиданно разонравилась ему после второго срока в Афганистане. Раньше он не имел ничего против ее занятий научной деятельностью. Теперь же ему хотелось, чтобы Амелия сидела дома и встречала его, когда он возвращался с работы. Больше всего Джереми не нравилось, когда по вечерам ей приходилось задерживаться в музее, чтобы провести какое-то плановое мероприятие или встречу. Сидеть дома с детьми он не хотел, а значит, Амелии приходилось придумывать какие-то предлоги, чтобы оправдать перед Джорджем Меткалфом пропущенные рабочие часы.
Но даже те совместные вечера с Джереми, проведенные дома всей семьей, были далеко не идиллическими. Порой ей достаточно было сделать ему самое невинное замечание, чтобы разразился скандал. Да и шумные игры детей тоже на него действовали отрицательно: с каждым днем Джереми становился все более нервным и раздражительным и мог сорваться по малейшему поводу, а часто даже вовсе без повода.
А ведь когда-то Джереми очень гордился своими детьми и искренне их любил. У Амелии сохранилось немало фотографий, на которых он крепко обнимал малышей, причем все трое выглядели счастливыми и довольными. Джереми часто играл с ними, показывал им разные фокусы (например, доставал мелкие монетки у них из ушей и из носов), дарил сладости и подарки. Амелия не возражала — ведь бо́льшую часть их маленьких жизней Джереми провел в чужой стране, поэтому его желание баловать собственных детей было вполне понятным и объяснимым.
Однако после того, как Джереми отслужил в Афганистане второй срок, его поведение стало непредсказуемым и странным. Он сделался слишком раздражительным, вспыльчивым, нетерпеливым, чтобы быть для мальчиков нормальным отцом. Любимый папочка, который когда-то позволял детям буквально все, превратился в угрюмого, злобного, раздражительного, почти чужого мужчину, которого оба мальчугана очень быстро научились бояться. Их страх, в свою очередь, еще больше раздражал Джереми, так что Амелия скоро стала бояться оставлять его с детьми. Впоследствии это стало одной из основных причин, вынудивших ее расстаться с мужем. Защитить детей от Джереми было для нее важнее, чем сохранить неудавшийся брак.
Все эти тревожные мысли еще больше расстроили Амелию, и, поцеловав детей еще раз, она отправилась к себе в спальню. Теперь, когда она знала, что за ней наблюдают, Амелия сначала задернула шторы и только потом разделась и легла.
Коттедж, который снял Доусон, оказался слишком большим для одного человека. Во всяком случае, новый хозяин не производил достаточно звуков, чтобы заполнить все просторные, беспорядочно спланированные комнаты. Поэтому по вечерам, когда снаружи больше не раздавались крики чаек, а шум ветра стихал, Доусон отчетливо слышал скрип каждой рассыхающейся половицы, звонкие удары водяных капель, срывающихся с носика плохо закрученного крана, а также множество непонятных шорохов и стуков.
Доусон обосновался в спальне на втором этаже. Он выбрал эту комнату исключительно по той причине, что из ее окон были хорошо видны и коттедж Амелии, и кусок пляжа перед ним. Сейчас Доусон даже без бинокля видел, как из коттеджа вышла Стеф. Сев в машину хозяйки, она выехала на дорогу и направилась к поселку. Вскоре после этого в спальне на втором этаже вспыхнул свет, и он увидел Амелию. Едва войдя в комнату, она сразу направилась к окнам и решительным движением задернула шторы. Амелия как будто знала, что он на нее смотрит, и хотела показать: вход закрыт, в ее жизни для него нет места.
Через пару минут свет в ее комнате погас.
Облокотившись на подоконник, Доусон продолжал наблюдать за домом Амелии. Теплый и влажный ветер с моря врывался в его комнату сквозь открытое окно, лаская его обнаженный торс, словно мягкие женские губы. Ощущение было настолько похожим, что Доусон негромко застонал и, наклонив голову, уткнулся лбом в согнутую руку. Мысленно он проклинал себя за глупость и нерешительность. Напрасно, думал Доусон, он не поддался своему спонтанному желанию позвонить Хедли и послать его куда подальше вместе с Джереми Вессоном и его родителями, кем бы они ни были. Теперь, пожалуй, было уже поздно. Одного взгляда на Амелию оказалось достаточно, чтобы его уныние и хандра превратились в азарт, а равнодушие сменилось острым любопытством. Теперь ему хотелось узнать о ней все, что только возможно.
Нет, не так. Не все. Подробности ее отношений с бывшим мужем его не интересовали. Каждый раз, когда Доусон представлял Амелию в постели с Вессоном — или с любым другим мужчиной, которые, возможно, были в ее жизни, — ему хотелось что-нибудь разбить или сломать. Правда, Хедли хотел, чтобы Доусон выяснил все подробности именно о жизни Джереми Вессона — разобрал ее, что называется, по косточкам. А самые важные, поворотные годы в жизни Вессона, несомненно, пришлись на период после свадьбы. Следовательно, хочет Доусон того или нет, ему придется выяснить, какую роль сыграла Амелия в истории, которая приключилась с ее мужем.
В последний раз окинув коттедж Амелии внимательным взглядом, Доусон вытянулся на кровати. Он лежал на спине, подложив руки под голову, и смотрел в потолок. Таблетки, которые он принял, по обыкновению запив «кентуккийской амброзией», начинали действовать. В голове приятно шумело. Сонливость накатывала теплой волной. Доусон позволил себе надеяться, что хотя бы сегодня он впервые за несколько недель уснет без сновидений. Без кошмаров. «Господи, пожалуйста, пусть так и будет!»
Закрыв глаза, он усилием воли отогнал от себя те страшные картины, которые преследовали его и днем, и особенно ночью, и попытался представить себе лицо Амелии. После того как он увидел вблизи ее глаза, сделать это оказалось намного проще. Теперь Доусон твердо знал, что они у нее — глубокого синего цвета, словно море в погожий солнечный день. Еще он выяснил, что привычка заправлять за ухо выбившийся из прически локон является чисто механической, как ему и показалось с самого начала, и не имеет никакого отношения к ее эмоциональному состоянию. Кроме того, Доусон заметил, что в задумчивости Амелия частенько прикусывает нижнюю губу, которая даже на вид казалась теплой и мягкой.