Вне закона
Шрифт:
А вот в этот вечер судьба свела нас ближе. Этой самой судьбе было угодно, чтобы я оказался как раз напротив выхода из борделя в салун именно тогда, когда Джок, с перекошенным от злости красным лицом, распахнул дверь и, словно электричка из туннеля, вылетел в зал.
Наверное, я бы успел отскочить быстро, если бы захотел. Но отскакивать от сожителя местной бандерши и клоуна-борца я счел унизительным, поэтому просто шагнул в сторону. Если бы Джок счел нужным, он бы без труда скорректировал траекторию своего выбега и ничего бы не случилось, но он, похоже, тоже счел это для себя унизительным, поэтому он меня толкнул. Сильно толкнул, надо сказать, как раз силы в этой татуированной туше было очень много, для меня так с запасом. Хоть на ногах я и устоял, но отлетел далеко и удержался лишь потому, что схватился за столб, подпиравший галерею второго этажа.
– Смотри где стоишь, придурок! – повернувшись ко мне красным и потным лицом, заорал Джок, заложив последний кирпич в фундамент нашего недолгого знакомства.
– Ты что, из клетки вырвался? – спросил уже я, восстановив равновесие. – Не можешь обойти, обезьяна тупая?
Вокруг сразу стало как-то тихо. Люди вдруг расступились, а я ощутил в окружающей толпе некоторое предвкушение.
Джок, уже собиравшийся пробежать дальше, тормознул, посмотрел на меня с таким выражением, словно не поверил собственным ушам, потом с явно угрожающим видом шагнул в мою сторону:
– Можешь повторить, что сказал?
Тут надо сделать небольшое отступление: американцы куда меньше нас привыкли «за базар отвечать». То есть зачастую два мужика могут чуть не час обкладывать друг друга разными словами, грозить и обещать, но до драки дело так и не дойдет, поорут да разойдутся. Преступлением это не считается, и виноват всегда тот, кто первый полез в драку, никакие «состояния аффекта» не учитываются. Не так глубоко в их широкие массы проникли тюремные понятия, да и чреват обычно переход в рукопашную, потом побитый по судам затаскает, там это просто. Но это там, где живут нормальные люди и действуют законы. Здесь же совсем по-другому, поэтому любые слова следовало принимать всерьез. И когда я спросил: «Ты что, в уши долбишься, если не слышишь с первого раза?» – конфликт созрел окончательно.
Джок помотал головой, словно стараясь отогнать галлюцинацию, затем жестом показал окружающим, чтобы те очистили место для драки. Он действительно собирался драться. На самом деле.
Джок был моложе меня лет на восемь и тяжелее раза в полтора. В принципе, я от драки никогда не бегал и драться всегда умел и даже когда-то любил, в молодости, но это вовсе не означает, что я готов участвовать в любой драке. Поэтому, когда Джок с притворной вежливостью, с какой он обычно всегда начинал мордобой, спросил: «Надеюсь, ты не будешь возражать, если я выбью из тебя дерьмо?» – и сделал первый шаг в мою сторону, для второго он только лишь поднял ногу, но делать его уже не стал, а нога вернулась на место.
Остановил Джока вид небольшого револьвера «беретта», который я направил ему в грудь. Стало так тихо, что четыре щелчка, с которыми взвелся курок, прозвучали в зале как удары молота.
Толпа как-то сразу раздвинулась еще шире, но убегать и паниковать никто не стал, тут ко всякому привыкли. Скорее даже заинтересованность окружающих в нашем конфликте еще больше возросла, возбуждение, висящее в воздухе, можно было ножом резать, наверное. И еще я заметил, как все сообразительно очистили возможные направления стрельбы – опыт все же великое дело.
– Э, так не честно, – сказал Джок, явно немного теряя уверенность и делая шаг назад. – Дерись как мужчина, пусть будет честная драка.
– Вот как? – изобразил я удивление, хотя именно такой фразы от него и ожидал. – А это как? Ты в два раза тяжелее меня и в полтора моложе, – чуть сгустил я краски, – но называешь именно это честной дракой?
– Выбей из него дерьмо, Джок! – вдруг подал голос Тад.
– Выбей, Джок, – кивнул и я, улыбнувшись. – Точнее – попытайся, просто тогда я вынужден буду выбить дерьмо из твоей башки. То самое гнилое дерьмо, которое ты по тупости считаешь своими мозгами.
Оскорбление было ясным и внятным. Джок теперь был обязан как-то реагировать или навсегда получил бы репутацию труса и болтуна, с какой жить в этих краях очень некомфортно. Если бы он меня сейчас покалечил или убил, никто бы ему и слова не сказал, потому что поносные слова слышали все, сказаны они были публично, и он был в своем полном праве. Но дело в том, что в своем праве был и я – держал его на прицеле, но не стрелял. И опять же при множестве свидетелей обозначил границы своей агрессии: ты нападаешь – я стреляю. Не нападаешь – не стреляю. А конфликт все же начал именно ты, не я. Каждый из нас имел формальное право развивать скандал так, как хочется и выгодно именно ему. Джоку лучше было драться, а мне лучше было стрелять.
В общем, стороны формально были правы, каждая по-своему, и путей мирного разрешения конфликта явно не оставалось. А я и не хотел его мирно разрешать, Джок мне вообще не нравился. Я как бы без уважения отношусь к альфонсам, которые при этом еще регулярно пытаются бычить. И уж сносить походя толчки от них точно не буду. В общем, я просто хотел Джока пристрелить.
Я по глазам видел, что Джок усомнился в том, что все закончится так, как ему хочется. Еще он мог вполне законно требовать поединка, но в таком случае я выбирал оружие, и опять все свелось бы к стрельбе. Стрелком он не был, хотя большой револьвер в кобуре носил, равно как и здоровенный «боуи» на другом бедре. Мне даже подумалось, что он начнет отъезжать сейчас, уверяя, что он имел в виду что-то другое, потому что глаза его бегали по толпе, замершей в ожидании представления, он явно искал хоть какой-нибудь поддержки, но такого не случилось – в конфликте появилась дополнительная движущая сила – Сули. Она возникла в дверях борделя, злая как мегера, и сразу спросила, мешая испанские слова с английскими и с ужасным акцентом:
– Джок, pendejo, так ты еще и трусливый cabron? Вали отсюда, maricon, mamar las pollas на улице, чтобы не голодать.
Не знаю, чего именно она хотела этим добиться – унизить ли Джока, все же посмотреть драку или дуэль, просто высказаться, для нее это тоже достойный повод, но мысли бывшего рестлера, и без того заплутавшие в трех соснах, нашли совершенно неожиданный выход.
– Заткнись, сука! – вдруг заорал он, повернувшись к ней, брызгая слюной и покраснев еще больше, и схватился за револьвер.
То, что Джок не стрелок, я окончательно понял ровно в тот момент, как его ладонь, размером с лопату, с громким в наступившей тишине шлепком упала на деревянную рукоять. От злости и переполнявшего его адреналина Джок даже не сообразил сразу расстегнуть клапан, револьвер вырвался только со второго, сильного, но неуклюжего рывка. И он успел направить его на меня, заорав при этом что-то совсем нечленораздельное. Похоже было, что он совсем сорвался с катушек.
Направил он оружие рывком, сразу сильно закосив влево и лишь потом попытавшись взвести курок большим пальцем. Этого времени мне с большим запасом хватило для того, чтобы прицелиться и спустить курок. Долбануло выстрелом так, что зазвенели бутылки в баре, в воздухе повисло легкое серое облачко, распространившее запах кордита, а у Джока появился третий глаз, как раз между двумя остальными. Потом у него подогнулись колени, и вся полуторацентнерная туша рухнула на пол, громко ударившись о доски пола головой.