Внебрачная дочь продюсера
Шрифт:
Значит, размышляла Леся, вечером в субботу он проник в подъезд – через черный ход (поэтому его не заметила консьержка), а потом поднялся в квартиру продюсера. Дверь в жилище отца он отворил тем ключом, что стащил у матери. Начал шарить в квартире. И вдруг…
Вдруг – открывается входная дверь. Появляется его отец. И вместе с ним она, Леся.
Наркоман пугается и прячется где-то в квартире. Брагин-старший начинает приставать к Лесе. Она вырывается из его объятий и убегает в ванную.
Продюсер проходит в гостиную, включает телевизор, наливает себе
Вспыхивает спор, затем ссора, а потом, в пылу разборки, наркоман бьет отца каминной кочергой по голове. Леся находится в ванной, шумит вода, орет телевизор, она ничего не слышит… Когда она выходит в гостиную, продюсер уже мертв. А Иван успел убежать из квартиры… Вышел из подъезда он опять-таки через черный ход, чтобы не видела привратница…
Или, может, дело обстояло иначе? Старший сын, Петр, дважды с уверенностью говорил, что, когда он прибежал в квартиру отца, дверь была заперта. А ведь она, Леся, оставила ее открытой, когда уходила… Значит, было так: сын-наркоман, убив отца, прячется в недрах квартиры. Леся, обнаружив труп, не стала осматривать все комнаты продюсерского жилища. (И слава богу! Ведь если Иван и вправду скрывался в квартире, он мог бы и ее заодно пристукнуть как свидетеля!) Значит, потом, когда Леся убежала, наркоман выходит и запирает за собой дверь…
И ему еще хватает ума подставить и Лесю, и собственного брата. Он звонит, причем из телефона-автомата (поэтому и не срабатывает определитель в мобильнике Петра), своему единоутробному. Именно ему, а не в милицию, потому что, во-первых, милиции все наркоманы боятся как огня, а во-вторых, он надеется, что ему удастся бросить тень не только на девушку, но и на старшего брата… Итак, Иван сообщает Пете, что отца убили в его собственной квартире. И тот бросается туда, находит труп, и в этот момент появляется милиция…
Картинка вырисовывалась настолько ясная, четкая, складная, что Леся на секунду поверила, что убил отца именно Ванечка Брагин, младший сын. И те ключи, что она нашла на месте преступления, вполне вписывались в версию, что убийцей является именно наркоман. Пара простецких ключиков от английского замка вполне подходит по стилю не сценаристу Борисоглебскому, не актрисе Манировой, не линейному продюсеру Пете Брагину, а именно Ване с его существованием где-то в притоне…
Леся остановилась перед пятиэтажкой в глубине улицы Юных Ленинцев. Сверилась с адресом. Все правильно, Ваня обретается здесь.
Тихий двор, тополя вымахали вровень с домом, на детской площадке пусто. Идти к наркоману стало еще страшней, чем представлялось на шумной Мясницкой. «Я только позвоню в дверь, – стала уговаривать себя Леся. – Я не переступлю порог квартиры. Я удостоверюсь, что Иван там (или его нет), сообщу по телефону Нику и отчитаюсь перед заказчицей. И все. Даже если он дома, я не стану разговаривать с ним…»
И все равно она боялась. Однако очень хотелось взять реванш за сегодняшние неудачи. И еще в ней жила воспитанная мамой-учительницей привычка доводить собственные начинания до конца, привычка выполнять обязательства, данные прежде всего самой себе, – привычка, однажды уже доведшая ее до беды… Но… Люди редко учатся на собственных ошибках. Они раз за разом наступают на одни и те же грабли, потому что таков их характер…
В сердцевине Лесиной личности жила послушная девочка, исполняющая все просьбы старших. И она заставила ее пренебречь страхом. И не послушать собственную интуицию, которая прямо-таки вопила: «Не надо, не ходи!» – и переступить порог подъезда, где проживал наркоман.
Консьержем здесь и не пахло, домофон был вырван с мясом, на облупленных стенах красовались жалкие граффити, признания в любви и неприличности. Воняло мочой – кошачьей и человеческой. Подъезд являл собой разительный контраст с подъездами, где проживали прочие представители клана Брагиных.
Леся поднялась на третий этаж, где находилась квартирка наркомана. Душа девушки замирала.
На площадке перед жилищем Ивана к туалетным запахам прибавилась вонь, источаемая то ли марихуаной, то ли самодельным «винтом» – детство в рабочем районе Т-ка научило Лесю распознавать, как пахнут наркотики. И бежать от этого запаха, как от чумы. Но теперь она шла на него – потому что так было надо . Она исполняла свой долг.
У двери наркомана, обитой вагонкой (кое-где сломанной и сожженной), вонь усилилась. Девушка потянулась к звонку – он оказался вырван с мясом, даже провода не торчали. Леся затаила дыхание и тихонько постучала в дверь костяшками пальцев. Молчание было ей ответом. Девушка постучала снова, громче.
И тут от ее ударов дверь распахнулась.
В прихожей было темно, хоть глаза выколи. Наркотическая вонь с удвоенной силой ударила в нос.
– Есть здесь кто-нибудь? – крикнула Леся.
Нет ответа. Она воскликнула громче:
– Можно войти?
Внутри застыла тишина. И темнота.
И тут Леся, была не была, переступила через порог квартиры.
Несмотря на яркий день, в прихожей оказалось темно. Тусклый свет проникал в жилище только сквозь растворенную дверь. Прямо на полу прихожей валялась всяческая одежная рухлядь. Девушка переступила ее и замерла. Глаза постепенно привыкали к сумраку.
– Есть кто живой? – крикнула она во весь голос.
И тут из комнаты донесся отзыв – слабый, тихий. Словно кто-то прошелестел:
– И-и-и…
То ли пить просил, то ли пытался прокричать «помогите».
Забыв об опасности, Леся ринулась в комнату.
Окна в ней былиь завешены – но не портьерой, а почему-то географической картой. Лишь снизу, в щель между Антарктидой и подоконником, падал узкий луч. Он слегка освещал царивший в комнате шурум-бурум: тряпье на полу, бутылки (в том числе пара разбитых), два матраца со скомканными грязными простынями, опрокинутый стул и тумбочку, на которой стояла тарелка с засохшей едой.