Вниз по великой реке
Шрифт:
– Нет, – все так же шепотом возразил Утенок. – Тут такая странная штука – это взаправду были варвары. У них такие же волосы, как у нас, и коричневые лица – как у него, – и дурацкая одежда, и железные шапки. Почему же он назвал их варварами?
Тут оказалось, что Хэрн, спавший у другого края очага, тоже сидит.
– А ты точно уверен? – шепотом спросил он.
– Совершенно точно. Я их видел, – объяснил Утенок.
Мы дружно уставились на маленькую бледную фигурку Гулла, стоящую у очага.
– Значит, он с самого начала знал, кто мы такие, – пробормотал Хэрн. –
Тут снаружи послышалось журчание, а потом всплеск. Тростник, росший напротив входа, закачался, и лунный свет обрисовал силуэт Танамила, бредущего по воде. Мы нырнули под одеяла и затихли, так что он не узнал, что мы не спали. И вскоре все снова заснули. Ни Утенок, ни Хэрн не помнят ничего, что было после того, как накрылись одеялами.
На следующее утро Танамил куда-то делся. Укрытие было именно таким, каким оно мне запомнилось с первого взгляда: хижина из старого дерева и красной земли, прилепившаяся к подножию утеса. Единственная дверь выходила на поросший травой уступ между двумя реками. Утро выдалось холодное. Огонь погас, и одеяла куда-то подевались. Во всяком случае, когда я перед уходом заглянула в хижину, там их тоже не оказалось. Мы вскочили и, дрожа, побежали на солнышко.
Всех опередила Робин, державшая фигурку Гулла.
– Я так понимаю, он хочет, чтобы мы ушли, – сурово заявила сестра. – Хотя мог бы и попрощаться.
– А мог бы и дать позавтракать, – буркнул Утенок.
– У нас есть еда в лодке, – напомнил Хэрн. – Пошли туда.
Лодка ждала там, где мы ее оставили. Она покачивалась на воде в крохотной зеленой пещерке среди тростника. Еда и наши Бессмертные оказались на месте.
– Аж на душе полегчало, – сказал Хэрн. – Ладно, забирайтесь. Поедим по дороге.
– С чего такая спешка? – поинтересовалась я.
– И чего ты раскомандовался? – подал голос Утенок.
– Я – глава семьи! – завизжал Хэрн. – Изволь слушаться!
Мы с Утенком повернулись к Робин. Та покосилась на глиняную фигурку Гулла и пожала плечами.
– Похоже, это правда, – бросила она.
– Тогда ему стоило бы сказать то же самое, но повежливее. – И мы с Утенком сердито зыркнули на Хэрна.
– Я не могу быть вежливым, пока не позавтракаю, – огрызнулся Хэрн. – Меня это бесит. Мы ничего не ели с тех самых пор, как высадились здесь, – не считая иллюзий. Ведь правда же, Робин?
– Мне так не кажется, – заметила сестра, забираясь в лодку. – Но откуда мне знать?
Мы прошли через заросли тростника, отталкиваясь шестом, выплыли к месту слияния двух рек, и ленивый красноватый поток понес нас между двух рядов деревьев, некогда отмечавших берега. Хлеб жутко зачерствел. Капуста загнила. Мы пожевали морковки, затвердевшего сыра и сушеных фруктов. Утенок настолько проголодался, что съел луковицу. Из глаз у него тут же хлынули слезы. Мы были продрогшие, раздраженные и как-то мрачно испуганные. Мы знали, что возвращаемся обратно в реальную жизнь, и нам хотелось узнать, почему Танамил задержал нас и почему теперь отпустил.
– Ты сказал, что мы ели невзаправду, – обратилась я к Хэрну, когда мы закончили завтракать. – Но ты же не веришь в волшебство.
– Я верю
Я ведь чуть не разрушил тогда это заклятие. И жаль, что не разрушил! А та еда была слишком хорошей для настоящей. Мне не хочется верить, что она была ненастоящая, но, боюсь, придется это признать. Это… неприятно.
– Ну, не повезло, – вежливо сказал Утенок.
Хэрн пребывал в таком унынии, что даже не врезал Утенку. Он проговорил:
– Раздражает, что в голове все перемешалось. Я ничего не могу вспомнить толком.
Тут я и поняла: у Хэрна те же самые трудности, что и у меня.
– Свихнуться же можно! – воскликнул Хэрн. – Робин, что это такое с нами было?
– А мне-то откуда знать? – Она была мрачнее всех.
Мы поставили парус. В его складках обнаружились червяки, жуки и уховертки, а под мачтой обосновались древесные вши и какие-то многоножки. Завидев их, Хэрн нахмурился.
И так же хмуро он смотрел на деревья, пока мы медленно плыли между ними, время от времени меняя галс, когда менялся ветер. Мы не выбирались за них, хотя за деревьями и тянулись широкие полосы воды. Никто не знал, какая там глубина. Вокруг не было ни души – только деревья среди водной глади.
– А вас в этих деревьях ничего не удивляет? – спросил Хэрн.
Вроде бы ничего особенного в них не было. Мы проплыли под очередной раскидистой кроной, и Утенок начал перечислять:
– Тут растут дубы, вязы, ивы…
– Иди лучше поспи! – рявкнул Хэрн. – Танакви, ты же обычно замечаешь всякие штуки. Что ты скажешь про эти деревья?
Я присмотрелась повнимательнее. Дуб, под которым мы проплывали, был большим – но не каким-нибудь сверхъестественно большим. Он как раз начал покрываться листвой, словно пучками желтоватых лоскутков. Росшие за ним вяз и ивы выглядели совершенно обычно; они уже успели зазеленеть.
– Но ведь дубы всегда отстают от других деревьев, – заметила я. – По весне деревья именно так и выглядят.
– Вот! – воскликнул Хэрн. – Вот именно! Когда мы подплывали к месту слияния рек, все деревья еще стояли голые!
Мы потрясенно уставились на молодую листву. Хэрн был прав. Ведь я же сама и отметила, что здесь, ниже по течению, мы будто обратно в зиму приплыли!
– А теперь попробуйте вспомнить прошлую ночь, – предложил Хэрн. – Тогда светила луна. А сейчас, когда мы отплывали, никакой луны не было. Ведь так?
И снова он был прав.
– Как по-твоему, что же случилось? – содрогнувшись, спросила я.
Хэрн нахмурился:
– Думаю, прошло много дней. Но сколько же, вот что хотелось бы знать. И еще мне хотелось бы знать, к чему все это было? Что затеял Танамил?
– Ты считаешь, он это сделал, чтобы мы не успели… не успели развести костер для Единого? – спросила я.
На тот случай, если кто-нибудь из тех, кто станет читать мою историю, не в курсе, я сейчас все объясню. Раз в год, когда половодье на Реке начинает спадать, Единого нужно положить в костер – и он выходит оттуда обновленным. Это странный обычай, но Единый – это Единый, он не похож на остальных Бессмертных.