Внук Бояна
Шрифт:
В тишину ворвался близкий лисий лай, и Яришка вздрогнула.
— Боишься? — спросил Юрко.
— Боюсь... не опоздать бы нам. Вдруг ему худо... А я везу всякую целебную траву.— Она осторожно провела рукой по кожаному кошелю, висевшему сбоку на ремне.— Сам дед Маркун набрал для князя.
— Береги. Может, пригодится.
— Брат мой, лучше убиту быть, чем уйти от врагов, не выручив князя любимого.
— Выручим! И все будем жить! — воскликнул Юрко.
— Не говори о неведомом.
— Нет, мы будем жить! Иначе зачем борьба?
— Для радостной думы. И для счастья всех. Вот я вижу: ты любишь, и мне от того хорошо. Кто она?
— Она такая, как ты, сильная духом. Но ты привержена богам, она — любви.
— Счастливица!
Юрко поведал все о Зелле: он предан ей! И Яришка сказала с явной скорбью в голосе:
— И я открою тебе греховную тайну: люблю Ярослава. Иду служить ему, противнику древних богов... Мне придется отрешиться от них... И чувствую: не будет счастья. Я знаю это. Боги уже наказали нас: князю прочили великое, а он... горько думать — или в сетях у половчанки, или мучается душой. А как тяжко мне: я выполняю слезную просьбу княжны Всеславы...
Последние две ночи Юрко с товарищами особенно осторожно пробирались к половецкому стану. Тут было самое опасное место: по балкам паслись табуны половецких коней, стояли кибитки табунщиков — иди да оглядывайся. Хорошо, что вся ватага Юрко’ в половецкой справе,
И вот на заре показались вежи хана Емяка. Темно-серые кибитки и землянухи раскиданы по косогору, как старые пеньки в лесной вырубке. Высокими резными идолами выделяется на горе кумирня. Над ней развевается черный стяг с ярко-желтым солнцем и звездами. И над всем этим — черный идол самого бога Кама. Глаза из стекла, блескучие, сверкают на солнце!
Долго стоял Юрко в зарослях тальника и смотрел в сторону веж. Как подобраться к кумирне? Как освободить князя?
Шатер у Ярослава из белой овечьей кошмы, в нем так же прохладно в зной, как и в юртах. Нижние края завернуты — ветерок сквозит по земляному полу, устеленному зеленой травой. От нее идет свежесть и аромат степи. Но радости юному князю нет... Жизнь в плену тянется нудно. Сначала и жить не хотелось. Сколько половчанок подсылали к нему красивых — глаз не оторвешь, сколько в жены сватали... Но нет! Не лежит в неволе сердце к радостям. Истощена душа!
Заедет на сырт, оглянет степь хмуро... Глаза б не глядели! Нет, это не старая отчая степь — цветистая, ласковая, духовитая... Вражьи кибитки скрипят, как сердце режут, от желтых лиц степь кажется враждебной: под властью поганых сама как поганая, от становищ на версту тяжело дышать... Бежать бы, но за пленником сотни глаз следят тайно... Да и не славный пуль — бегство! Вот если бы с мечом пробиваться сквозь вражий строй — другое, достойное дело! Но оружия нет, и не вырваться отсюда самому...
Рана на плече никак не заживала до конца, словно ее то лечили, то растравляли. По вечерам она особенно ныла, и Ярослав метался по шатру, как загнанный в клетку барс. Мучили
Где-то теперь друзья? Живы ли, что делают? Помогают ли им -братья-князья Глебовичи? Размышляют ли о Руси великой? Зовут ли на содружество? Складывает ли призывные песни друг Юрко? Не забыл ли еще дорогую сердцу клятву? А выполнима ли она? Отсюда, из вражьего логова, видней, как несказанно трудно совершить собратство князей. Даже и единое горе не единит: каждый живет для себя. А вот встал бы над Русью князь такой великой силы души, чтобы все князья русские трепетали перед ним, любили за справедливость и признавали за старшего — отца Руси. Но где такого найдешь? Таких и нет! Хотя сам когда-то считал себя способным стать таким вождем народа... Теперь это кажется детской мечтой... Никогда не станет он князем всея Руси! Горько на сердце. В плену раздавлена, развита мечта... Суженая в Киеве ждет его великой славы, а ее нет и не будет! Все пропало...
Вечером к шатру князя русичей подъехал на арабском скакуне ханич Араф, стройный и тонкий, как дева. Размахивая полами синего с золотом халата, вошел мягкой звериной походкой, только сапожки красной кожи чуть слышно шуршали по кошме и траве.
— Князь, твои глаза светят задором! — воскликнул он, здороваясь с Ярославом, и повалился на кошму. Все движения его резки и неожиданны. Ласковость ханского сына казалась кошачьей, будто всегда у него наготове острые когти. И тонкие губы часто облизывает, будто поел только что вкусного или готов еще рвать мясо и есть...
Но оба они были почти одногодки и словно свыклись за лето, вместе выезжали на охоту в степь, вместе сидели на празднествах.
Раз князья после охоты подъехали к Волге напоить коней. Ярославу взгрустнулось, как увидел широкую мчащуюся на полдень светлую воду, вспомнил родной Дон, даже глаза затуманились... Когда-то и Волга была русская река, а сейчас на ней хозяевами сидели половцы. Дань собирают с каждого проходящего судна. Вот куда надо дойти русичам!
Араф словно угадал тогда скорбные думы Ярослава:.
—Вкусна водичка в нашей Итиль? Подмяли мы ее под себя. Один хвост ее у вас остался. — Сказал и смотрит с лукавой улыбкой. Губы лизнул. Половца вообще никогда не поймешь, что у него на уме. Помни одно: не жди от него хорошего. Об этом на Руси знают. И у Ярослава не лежало сердце к этому человеку, постоянно навязывающему свою помощь. Что-то за этим навязчивым предложением тайное скрывалось...
— Чем обрадован, князь? — оглядывая шатер, спросил Араф, — а глаза его метались пытливо. — Не приглянулась ли какая половчаночка? Сосватаем и сейчас же отгуляем.