Внук Бояна
Шрифт:
Ярослав не мог отвести взгляда от горящих глаз епископа, в них была настойчивость, они будто проникали внутрь и заставляли повиноваться. А не поможет ли он выполнить ту далекую клятву? У него так же болит душа от несчастий Руси. Не за славой же он гонится! Почета и уважения ему от людей и без того много... Его слово зовет к большому...
Князь перекрестился, поцеловал крест и вслед за епископом повторил клятву слово в слово.
Только тогда Порфирий заговорил откровенно:
— Час настает! Угроза нашествия врага захватила князей, и каждый из них хочет сам вести народ на поганых. Но ведь
Ярослав слушал епископа, и в душе у него уже в который раз росло возмущение против братьев-князей.
— А ты, княже, люб народу придонскому...
— Но ведь я в плену половецком был! — с горечью воскликнул Ярослав.— Мне стыдно смотреть своим людям в глаза.
— Ты не один был в плену, — оборвал его Порфирий. — Такое смутное время: то князь у хана в плену, то, наоборот,— хана полонят русичи. Да еще и породнятся. Такому несть числа, ты не единственный... А ведь за битого двух небитых дают, да и то не берут. Небитый — серебряный, а битый — золотой!.. Умному и доброму и худшее прощается.
— Из жалости?
— У русского народа жалость необидная. Она от доброго сердца, Тот, кто жалеет, сам бы за тебя все рабские муки пленения принял. Ты не умаляй себя и народ, сын мой. Народ умней, чем думаешь. Ему помочь надо — он все свершит! И пойдет за тобой. И не говори, что молод: бог подскажет тебе мудрое. А вот Всеволод — в больших летах, но в своем честолюбии и гордыне стал возносить себя выше церкви, к советам пастырей духовных не прислушивается. Нашел угодного себе епископишку Луку, празднослова, уже откололся от Черниговской епархии. И я не стал помогать ему в подчинении твоих братьев-князей, уехал к тебе. Он же злобой изошел сатанинской, разослал погоню за мной с грамотой позорящей, подвергая меня сраму и бесчестию, как человека ложного. Уже по всей Руси негожеством поносит...
На рассвете Ярослав проводил епископа Порфирия, дав ему охрану до самого Чернигова. С Порфирием князь отправил и Юрко — сказать слово княжне Всеславе: готова ли она следовать будущим летом на север в его княжество Донское? Он ждет ее вести. Тогда они встретятся в Резани, там обвенчаются в соборе и отпразднуют свадьбу в старокняжеских палатах, как исстари велось. И съедутся все князья со своими семьями, больше месяца возвеселятся люди праздно: будет много пиров, потешной охоты и веселых забав, о которых сердце давно стосковалось…
Солнечным полднем Ярослав и Юрко въехали в Резань. На княжьем дворе за резными воротами их встретила толпа челяди. Князь Ярослав с детства не был здесь. Люди соскучились «по младшенькому».
Старший конюх, когда-то учивший пятилетнего Ярослава скакать на коне через кусты и промоины, увидел его и прослезился:
— Какой соколик вымахал, крылья расправил! — вглядывался он в полузабытые черты княжича.— Поди, забыл нас, стариков, с братьями и то — вы собе, а мы собе...
— Нет, нет, дядя Byкол. Все в памяти. Хорошо вспоминается.
Кормилица-няня тоже расплакалась. А старые друзья детства стали теперь кто конюшим, кто егерем, кто сокольничим. Обступили Ярослава, расспрашивают, вспоминают разные приключения.
—
— Нам обоим не повезло, — проговорил Ярослав. — Война за войной — горькое время на Руси. А надо бы всем пожить в радости. — Князь говорил, пока они шли к красному крыльцу. — Не за тем ли мы и прибыли?
— Именно за тем. Наша клятва юности не умрет!
Навстречу по красному крыльцу спускался средний из Глебовичей — Владимир, с ним тоже бывало у Ярослава немало озорства и веселых событий, когда тот приезжал в вотчину. Было что вспомнить!.. Веселая вышла встреча: сбежались и младшие княжата, шумные, говорливые, принялись расспрашивать о новом княжестве. Только княжич Глеб Игоревич поначалу сторонился.
Гостей проводили в трапезную. У двери их встретил сам Роман Глебович и княгиня Святославовна,
— Мужаешь, брат! — Роман, не меняя хмурости в глазах, расцеловался с меньшаком, похлопал по широким плечам: — Слышал, слышал твое горестное в плену... А это кто?
— Наш тысяцкий.
— A-а, княжий песенник?
— Тысяцкий! — уже сердясь, перебил брата Ярослав и подошел к княгине, приложился щекой к щеке.
— Ну, садись, воин, за стол, гостем будешь, чуть щурясь, сказал Роман Юрко. — Поди, навоевался с кипчаками? Или ноешь да на гуслях поигрываешь?
— Играем, князь Роман Глебович... Так играем, что у поганых головы летят. — Тут Юрко невесело усмехнулся: не привык он к княжеским упрекам да оговоркам. До сей поры князья лишь слушали его пение и дивились могучему, чистому голосу. Не отвечать на княжеские задиристые речи не мог. И что тут такого, что перед ним старший князь Глебович, от которого ни в Пронске, ни на Донщине люди добра не ждали. От него народам соседним — одно злобство. Так и нечего стесняться его коварного самодовольства. Вот он опять съехидничал:
— Ой ли?! Будто уж так и летят? — А глаза так и колют — испытывают, что ли? Все же ответил спокойно:
— Так и летят, князь! По земле-матушке катятся.
— Ловкостные у вас на Донщине рубаки. У нас так искусно не получается.
— И не получится, коли воевод из-за бражного стола не вытянешь.
— У вас и воеводы лучше? — Роман Глебович скривил тонкие губы.
— Вместе пойдем в бой — увидишь! Наши бьются насмерть!
Князь Роман даже откинулся от стола: такие самоуверенные речи были ему не по душе. Можно бы и оборвать. Но ведь это — правая рука брата Ярослава, и, похоже, в нем есть большая сила.
— Не надоело возиться с гольтепой? — продолжал Роман и уже хлопал по плечу Юрко. — Зову вас обоих в Резань... Живите здесь. Навсегда будем братьями. Станете моими первыми помощниками в княжении. Каждому свое: князю — княжеское, воину — воинское.
— Но мы свое княжество строим, — поспешил отказаться Ярослав.
— Волость! Не княжество! — резко прервал Роман и насупился. — Не может быть княжества без бояр, без дружины княжеских витязей.,.
— Не будем, брат старшой, пререкаться, — и Ярослав придержал его рукой. — Не затем прибыли мы. Весть грозную привезли: половецкие ханы собирают орды — хотят полонить всю Русь.