Внук
Шрифт:
– Никого не впускать, в разговоры не вступать, - процедил охраннику Истомин.
Я обернулся, майор смотрел на меня, как-то нахмурившись. Попал я!
Когда передо мной закрылась дверь, и лязгнули замки, огляделся. Два на три, подумал я. Нары опущены. Ну, хоть на полу сидеть не надо. В камере было относительно чисто. Плюхнувшись на нары, в очередной раз задумался. Неужели и вправду расстреляют. Я был о предках другого мнения, хотя в мое время и говорили все кому не лень, что НКВД, стреляло всех подряд. Чего я, враг народа
Уснуть не получалось. Нога разболелась еще, наверное, от долгой дороги. Сидел, растирал, ладно хоть медсестра в госпитале, успела сунуть какой-то порошок в карман. Достал бумажку, развернул. Сероватый порошок, а как его без воды проглотить. Сыпанул чуть на язык, закрыл рот, подождав пока скопится слюна, высыпал все содержимое в рот и проглотил. Ну и дрянь! Такой вкус, как будто стиральный порошок проглотил, аж рожу перекосило. Проскрежетали замки, дверь отворилась. Вошел какой-то капитан, поставив табурет сел. Дверь закрыли.
– Нус, гражданин Новиков, как же так получилось, что вы ослушались прямого приказа своего командира?
– Товарищ капитан...
– Гражданин следователь!
– Извините, что, я уже под следствием?
– Вопросы задаю я! Раз попал сюда, значит под следствием! Ясно?
– Так точно, гражданин следователь. Ясно!
– Так как?
– Я не знал, что во время войны, убивая врагов, я что-то нарушаю. Вот если бы наоборот, тогда бы конечно так.
– Выводы я сам сделаю. Как ты попал в расположение окруженной дивизии, немцы сами провели?
Мне выходцу из двадцать первого века, было странно его слушать. Да и страха, какой должен был испытывать, не было. Было дело, приходилось бывать на допросах, но там опера такую чушь не спрашивали.
– Так точно, гражданин следователь, и сами себе по пуле пустили. Что за вопросы, издеваетесь что ли?
Вдруг капитан вскочил с табуретки так быстро, что я и глазом моргнуть не успел. А потом уже и не мог. Глаз заплыл сразу, удар скинул меня на пол. От боли в ноге, я даже не распознал боль на лице. Лишь прикрыл глаз одной рукой, второй держался за ногу.
– Встать, чего притворяешься, гнида!
Хрена себе поворот, меня за последнюю неделю, свои бьют больше врагов. Кое-как я поднялся.
– Сядь на место!
– капитан ткнул рукой в сторону нар.
– Зачем же так грубо, гражданин начальник? Так ведь и убьете, кого допрашивать будете?
– А мы тебя оживим, и допросим!
– следак стоял возле меня и раскачивался с пятки на носок.
Во дела! Надо решаться, как говорил товарищ Сталин, больше пули не дадут!
Удара он не ждал совсем, думал наверное, что ошеломил меня. А я, уже вставая, знал, что этим закончится. Не долго думая, засветил я ему между ног. А когда капитана скрючило, ударил по спине!
– Вот так, квиты!
– я постучал в дверь. Она тут же распахнулась, влетел конвойный, увидел на полу капитана и навел на
– К стене, лицом, живо!
Я повернулся к стене, прижался. В этот момент он ударил автоматом мне между лопаток. Дух вылетел, вместе с сознанием. Очнулся, темно. Повертев головой, почувствовал, что связан, порукам и ногам. Глаз болел, но еще сильнее саднило ногу. Я лег на спину и закрыл глаза. Спина не болела. Болело все тело. Они специально мне эту суку подсунули. Он, наверное, кроме урок, да беззащитных женщин, никого и не допрашивал никогда. Ну теперь не скоро снова начнет, хоть доброе дело сделал, только попадет мне еще и за это вдобавок! Голову вдруг пронзила резкая боль, и я отрубился.
Очнулся я, лежа на кровати, открыл глаза, вернее глаз, заплывший, хоть и видел, но как-то хреново. Белый потолок. Так, какая кровать, я осмотрелся. Стены, окрашены светло-синей краской. Окно, на нем занавески. Тумбочка, пачка папирос, спички, пепельница. Попробовал поднять голову, зашумело, но боли не было. Согнулся, свесил ноги вниз. Вроде ничего, тронул ногу. На ощупь, под бинтами чешется. А ну если согнуть, ай, а так больновато. Но не как раньше. Взял папиросу, закурил, кашель вывел меня из ступора. Чего за херня-то, арест, избиение, я бью следака, мне прилетает от охранника. Теперь палата, чистота, папиросы. Издеваются что ли?
Когда в палату вошел он, я как-то сразу сник.
– Ну, здравствуй, герой-одиночка! Ты что же такой борзый-то? С прежней жизни злоба на органы внутренних дел осталась?
– Здравия желаю, товарищ Берия.
– Я невольно поперхнулся.
– Да как-то не подумал, инстинкт. Меня бьют, я не долго думая, отвечаю. Детство веселое было. Не ответишь, будешь жалеть всю жизнь!
– И часто отвечал?
– с ухмылкой спросил Берия.
– Отвечал всегда, просто по-разному получалось.
– А удар-то у тебя хороший!
– Ну, так это тренера заслуга.
– Я сам немного занимался, борьбой японской. Ты смотрю, тоже чего-то знаешь!
– Немного, - постарался ответить как можно скромнее я.
– Хорошо, потом как-нибудь об этом поговорим. Как ты себя чувствуешь?
Во блин, вопросики. Чего это вдруг, заинтересовался?
– Хорошо, товарищ Берия,- я потер раненую ногу.
– Я уж подумал, ты нас покинул, трое суток без сознания. Стали волноваться.
– Правда что ли, целых три дня?
– Именно, что, не помнишь ничего?
– Помню, голова сильно заболела. Дальше темнота.
– Ясно! Ну и наворотил ты дел, внучок! Зачем же так со следователем? Ему теперь тоже лечиться придется!
– Лучше бы не пришлось, таких свиней резать надо! Извините за грубость.
– Не зарывайся, я не следователь!
– Виноват, Лаврентий Павлович.
– Я опустил голову, чего-то и вправду разошелся, забыл, с кем говорю.