Во имя Абартона
Шрифт:
– А это не может быть из-за гранта Верне?
– предположила Мэб.
– Он, я так полагаю, не нам одним его обещал?
– хмыкнул Эншо. Мэб кивнула.
– И каковы его условия, критерии отбора, так сказать?
Мэб пожала плечами.
– Я не знаю. Однако глупо отрицать, единственные, кому принесет выгоду скандал в Абартоне — Эньюэлс.
– Дикие предположения множатся, - Эншо тяжело вздохнул.
– Будет вам, леди Мэб. Не забивайте себе этим голову, найдите мне достоверные упоминаниях оприменении «Грёз», тем и ограничимся.
– А как же Лили Шоу?
– Бросьте, это не ваша забота. Вы ведь у нее не преподаете?
Мэб ощутила вдруг себя оскорбленной этим тоном. Само собой разумелось, что ей нет дела до девушки-простолюдинки,
– Знаете, - процедила Мэб, - если бы мне не лень было вставать, я бы вамзалепила пощечину.
– Мне подойти?
– хмыкнул Эншо.
Мэб сама поднялась, подошла, печатая шаг, и поставила с громким дребезгомчашку на столик. И нависла над Эншо, такое ей нечасто удавалось. Он смотрел нанее снизу вверх, взгляд ненадолго задержался на лице и скользнул вниз, туда где халат распахнулся, почти обнажая грудь. Мэб вспыхнула и сгребла бархат в кулак.
– Я возьму Лили Шоу себе в помощницы, - процедила она.
– Может быть, мне удастся узнать имя. А вы, будьте так любезны, сосредоточьтесь на составленииантидота. Я бы хотела в этом году съездить на каникулы, у меня совершенно нетнастроения проводить их у вас в постели.
И, развернувшись на пятках, Мэб вышла из комнаты, гордо подняв голову. В прихожей она поскользнулась на небольшой луже, которая натекла через незакрытую входную дверь и едва успела ухватиться за лестничные перила. Посчастью, свидетелей ее позора не было.
Глава одиннадцатая, в которой многие необычные явления становятся рутиной
Леди Мэб Дерован начала его игнорировать на следующее утро, и делала это виртуозно. Чувствовался опыт многих поколений предков-баронов, которые не замечали тех, кто их ниже по положению. Реджинальд был уверен, что у таких людей разработана целая система взглядом: на кого смотрят, как на равных, на кого — как на пыль, ну а кого можно просто не видеть, ведь они ничтожнее пыли под ногами. Даже отдаваясь ему на кушетке, Мэб ухитрялась делать это так, словно в процессе не участвует. Только норовила укусить или исцарапать побольнее, и после Реджинальд изводил не меньше пузырька заживляющего бальзама, чтобы избавиться от следов. Больше они не разговаривали ни о Лили Шоу, ни о «Грезах».
Говорить, впрочем, было не о чем. Реджиальд перепробовал все, доступные способы: медицинские реактивы, магические воздействия, «Ящик Сурии», который пришлось тайком унести с кафедры, а потом, поминутно вздрагивая, возвращать обратно. Результат оставался нулевым. Каждый тест подтверждал, что на стекле остались следы зелья, но не позволял определить его точный состав. У Реджинальда начали опускаться руки.
К концу недели жизнь его стала по-своему рутинной, а этого Реджинальд не переносил. Подняться, наскоро позавтракать, выпить чашку кофе, добежать до учебного корпуса, провести занятия, в перерывах проверяя состояние осколка — один из трех хранился в его личной лаборатории. Потом обед, который Реджинальд перехватывал в профессорской столовой, почти не чувствуя вкуса, еще занятия, а дальше несколько часов напряженных экспериментов с осколком. А потом, пока не пала темнота, он спешил домой, где трахал — молча, стиснув зубы — леди Мэб на скрипучей кушетке и поднимался наверх. Здесь лежал второй осколок, и эксперименты с ним также не давали результатов.
Дни становились все теплее, все солнечнее, на Абартон надвигалась майская жара. Полушутя люди, проводящие в Университете большую часть своей жизни, рассказывали гостям, а также наивным первокурсникам, что это — следствие проклятья, наложенного когда-то на ежегодный Майский бал. В качестве виновников обычно называли Эньюэлс, и Реджинальд не сомневался, что у конкурентов тоже есть подобная история.
В жаркие дни жизнь потихоньку замирала, даже отъявленные смутьяны старались поменьше высовываться. Хотелось бы думать, что, оставив глупости, Миро и ему подобные
Реджинальд, насколько мог, приглядывал за студентами Королевского колледжа, но это было непросто. Они редко появлялись на занятиях, а пересечься с ними в городке становилось все сложнее. В конце концов Реджинальд оставил попытки докопаться до истины и вплотную занялся зельем.
За неделю он исчерпал все доступные способы определить состав «Грёз», а также вдоль и поперек изучил литературу. В отдельных справочниках зелье описывалось, перечислялись входящие в его состав травы, минералы, реактивы, даже указывалась температура кипения. Но ни в одной книге не упоминались детали мелкие, но важные: корень или листья марушки? сколько граммов толченой бирюзы? имбирная настойка на спирту или на воде? Все эти на дилетантский взгляд мелочи изменяли рецепт и результат до неузнаваемости. Вместе с тем Реджинальд все больше убеждался, что никто из студентов это приготовить не в состоянии, во всяком случае — правильно. Реджинальд пришел к выводу, что отслеживать это зелье нужно через аптечную сеть, полицию, торговцев ингредиентами — некоторые продавались только по рецепту и тщательно контролировались. Он собирался уже пойти и рассказать обо всем ректору, но наткнулся в ходе изысканий на один параграф в законе о распространении опасных зелий. «Человек, принявший «Д47-24», также известный, как «Грёзы спящей красавицы», должен быть изолирован от общества и помещен в карантин». Параграф не объяснял, сколько нужно держать человека — людей в данном случае — в карантине, но Реджинальд подозревал, что следует написать «пока он не скончается».
Связь становилась все прочнее. Реджинальд перепробовал не один десяток ослабляющих амулетов, разрывающих связь чар, настоек, повышающих сопротивляемость организма. Ничего не помогало. Каждый день наступала минута, когда голова пустела — с пугающей стремительностью — и все его существо концентрировалось только на одном. Немного помогало то, что остальное время леди Мэб его игнорировала. Достаточно было вспомнить, как брезгливо поджимаются губы, как кривится красиво очерченный рот, и темнеют глаза, и пропадало всяческое желание с ней заговаривать. Только чары, и ничего более. И когда наконец удастся от них избавиться…
На самом деле Реджинальд в это уже почти не верил, и будущее виделось ему сумрачным и беспросветным. Леди Мэб, казалось, позабывшая о своем обещании отыскать нужные книги, нисколько не помогала.
* * *
Просто поразительно, какие вещи способны стать рутиной. Мэб приноровилась к своей нынешней жизни, перестала видеть в ней что-то противоестественное. Днем работа, ночью — бурный, животный секс, после которого она сбегала к себе и закапывалась в библиографические справочники. Спала она в эти дни плохо, занятая попытками найти хоть что-то о «Грёзах».
На третий день, отчаявшись найти что-то в музее, Мэб оставила коллекцию на попечение Лили Шоу, удивительно старательной и аккуратной, и отправилась в библиотеку. Леди Хэнсло, бессменная библиотекарша, древняя, кажется, как само здание, удивилась своеобразному интересу Мэб, но удалось кое-как придумать более менее правдоподобное объяснение, и ей предоставили нужные книги. В них немало говорилось о любовных зельях, «присушках», приворотах и отворотах, был даже справочник, вполне солидный, обстоятельно описывающий технику любовного гадания. Это была не одна дюжина толстых, тонких, полезных и бесполезных, научных и популярных книг, и «Грёзы спящей красавицы» были упомянуты всего дважды. Один раз — в перечислении запрещенных к распространению препаратов, второй — в законе об опасных зельях. Из всего прочитанного Мэб уяснила только две вещи: зелье это невозможно достать, и рассказывать о его применении она не станет, если не хочет оказаться «в карантине».