Во имя Абартона
Шрифт:
Это перестало быть наслаждением.
Сейчас секс приносил только боль, почти физическую. И дело было не только в понимании, что страсть наколдована и в действительности они и не глянут друг на друга. Нет, было и еще что-то, какая-то ядовитая нотка, привкус гнили на языке. Было больше желания причинить боль другому, чем доставить удовольствие себе. Появилась грубость, совершенно несвойственная ни Реджинальду, ни Мэб, точно чары мстили за пропущенную ночь, как вредный профессор. Это сравнение заставило Реджинальда негромко, сипло рассмеяться. Смешки застревали в горле.
Мэб пошевелилась. Медленно, опираясь на локоть, она привстала, потом села и сжала голову обеими руками.
– Боже…
Хотелось пошутить, что-то об изнасиловании, кляпах и грубых ласках, но и это застряло в горле, особенно когда Мэб скрючилась, уткнувшись лицом в колени, и разрыдалась.
– Леди Мэб… - Реджинальд почувствовал себя беспомощным. Он знал, как следует поступать с плачущими студентками, да и в большинстве случаев мог разрешить их небольшие, незначительные проблемы. Сейчас проблема была общая, почти неразрешимая.
– Мэб…
Реджинальд осторожно коснулся спины женщины. Та дернулась, отодвигаясь на край. Поезд тряхнуло на повороте, клацнул замок и дверь отъехала в сторону, открывая пустой коридор с мигающими лампами под потолком, залитый неприятным темно-янтарным светом. Надо же, все это время было незаперто. Реджинальда бы это смутило еще месяц назад, но сейчас все это уже перестало иметь значение, у него были проблемы посерьезнее испорченной репутации.
Поднявшись, Реджинальд закрыл и запер дверь и присел на диванчик напротив.
– Мэб, посмотрите на меня, пожалуйста. Мэб!
Она медленно выпрямилась, пытаясь вытереть слезы тыльной стороной ладони.
– Мы очень скоро разберемся с этой проблемой, - пообещал Реджинальд.
– Хорошо бы, - сипло отозвалась Мэб.
– Что дальше? Мы возьмемся за плеть?
Реджинальд представил себе Мэб Дерован, связанную, обездвиженную, беспомощную, и это зрелище на мгновение показалось ему необыкновенно заманчивым, взывая к самым темным инстинктам. Никогда он не был ценителем подобных удовольствий, хотя за годы студенчества наслушался и насмотрелся всякого. Вечеринки, на которые студентов из де Линси иногда приглашали ученики Королевского Колледжа, никто не контролировал, и там можно было получить любой желаемый, а чаще нежелаемый опыт. Игры со связыванием, пытками, причинением «изысканной боли», как это называлось, не доставляли Реджинальду удовольствия ни в качестве палача, ни в качестве жертвы. Но как знать, до чего они в самом деле дойдут под влиянием чар.
Чары или нет, но сейчас Реджинальду больше всего хотелось поцеловать Мэб, ее влажные искусанные губы с крошечной трещинкой, с выступившей каплей крови, мелко дрожащие от близких, с трудом сдерживаемых рыданий. На всякий случай он отодвинулся дальше к окну, скрестил руки на груди в нелепом защитном жесте и, как сама Мэб совсем недавно, уставился в окно. Они проехали небольшую деревню, редкое скопление огоньков.
– Я кое-что раздобыл, леди Мэб. Один аппарат, с ним можно будет провести глубокий анализ зелья и разложить его на составляющие.
– Хорошо… - Мэб медленно подвинулась к окну, села, стиснув колени, обхватив себя за плечи и лбом прижавшись к прохладному стеклу.
– Хорошо…
– А вы? Узнали что-нибудь полезное?
– Вам так охота поговорить?
– грубо спросила Мэб.
Нет. Вовсе нет. В действительности хотелось обнять ее, прижать к себе, вдыхая тонкий аромат духов и лекарств — запах надолго остающийся в волосах после посещения любой больницы — хотелось поцеловать ее, чтобы убрать с лица это потерянное, испуганное выражение.
– Помолчим, - попросила Мэб и закрыла глаза.
– Как пожелаете.
За окном было темно. Лампа в купе, тусклая, удивительно плохого качества для вагона первого класса, давала слишком мало света для чтения. Если закрыть глаза, под веками вставали слишком яркие, заманчивые картинки, от которых унявшаяся похоть вновь сжимала тело, сводила мышцы судорогой. Оставалось только смотреть на Мэб, чей усталый, потерянный, почти жалкий вид отбивал всяческое желание. Так и прошел последний час поездки — в тягостном молчании.
Наконец поезд остановился с лязганьем, похожим на всхлип. Проводник заколотил в дверь.
– Станция Абартон, конечная!
Мэб поднялась, подхватила свой саквояж и первая выскочила на перрон. Реджинальд нагнал ее уже на лестнице, ведущей с перрона к озеру. Еще пару ярдов можно было пройти по мощеной дорожке под молочно-белыми магическими фонарями, а потом дорога сворачивала к профессорскому городку, путь же их лежал по траве вдоль воды. Над озером висел все тот же туман, переливающийся разными оттенками сиреневого и алого, и выглядело это зловеще, впрочем, должно было отпугивать студентов, во всяком случае, наиболее разумных. Увы, Реджинальд сомневался, что таких много наберется.
Оказавшись в тени плакучих ив шагах в десяти от ярко освещенной дороги, Мэб застыла, обеими руками сжав ручку саквояжа и уставившись на озеро.
– Что-то не так, верно?
– она зябко повела плечами.
– Я что-то испортила во время вчерашнего ритуала…
Сильный порыв холодного сырого воздуха с озера, пахнущий тиной и рыбой, заставил ее пошатнуться. Реджинальд после недолгих колебаний — будет сопротивляться, и черт с ней!
– снял пиджак и набросил женщина на плечи. И стиснул ее плечи, не давая дернуться, отстраниться, проявить, скажем, гордость — или что там еще помешает принять заботу?
– Мы даже не уверены, что в этом ритуале есть реальная польза, леди Мэб. Не забивайте себе голову.
Мэб его слова не убедили, но она все же отвернулась от озера и медленно пошла вдоль берега. Десяток шагов, взобраться на небольшой пригорок, и они оказались на неширокой аллее, с двух сторон засаженной жасмином и акацией. Кустарники собирались вот-вот расцвести, были уже усыпаны бутонами белого и бледно-желтого цвета. Среди ветвей тут и там искрились магические фонари, повешенные давным-давно — еще на зимних праздниках. Они почти выдохлись, утратили яркость, и казались теперь далекими звездами. Когда они совсем исчезнут, придет время живых светлячков.