Во имя Абартона
Шрифт:
Дорога была хорошо утоптанной, каждый день ею пользовались сотни студентов и преподавателей, однако Мэб все же ухитрилась споткнуться — о камень, или о корягу. Она выругалась где-то совсем рядом, в сумраке — темный силуэт, и Реджинальд подошел.
– Обопритесь на меня.
– Не нужно, - резко ответила Мэб и пошла быстрее, торопясь миновать темный собор, массивную громаду Главного корпуса, весь студенческий городок.
Вся дорога до коттеджного поселка заняла минут сорок, и все это время Мэб Дерован столько усилий прилагала, чтобы сделать вид, что они не вместе, что в конце концов Реджинальд отстал, позволил ей идти одной. Вот она скрылась за живой изгородью, окружающей поселок, он выждал еще пару минут и также шагнул следом. Здесь было привычное яркое освещение, и ночь больше не казалась зловещей, даже когда фонари мигнули и погасли. Всего лишь — полночь, их тушат в это время, чтобы свет не мешал спать честным гражданам.
Потребовалось несколько минут, чтобы глаза привыкли к ночному сумраку, разгоняемому только слабым светом звезд и легкой россыпью сигнальных огней, пущенных по кампусу комендантом. Они покружились немного, узнали Реджинальда и полетели дальше. Скрипнула калитка, которую Реджинальд уже давно обещал себе смазать. Застучали каблучки по каменной дорожке. Вспыхнул упредительно фонарь, осветив лужайку, цветы, крыльцо. Мэб обернулась.
– Спасибо за пиджак, - сказала она, впервые за долгое время сменив тон.
Реджинальд подошел, чтобы забрать его, и замер. Тишина стояла совершенная, нарушаемая только стуком сердца, и еще — еле слышным зудом, словно гудением комара.
– Подождите, леди Мэб!
Оставив свой багаж у крыльца, Реджинальд взбежал по лестнице и несколькими скупыми пассами активировал защитный контур. Он переливался перламутром, в одном только месте — возле замочной скважины — разбрасывая алые искры.
– Вы поставили на наш дом защитное заклинание?
– насмешка в голосе Мэб была такой чудесной, естественной человеческой реакцией, что не обидела, а скорее согрела.
– Да, - кивнул Реджинальд.
– Там подготавливаются к работе амулеты, их нельзя оставлять без защиты. И не зря я это сделал. Взгляните.
Мэб подошла и тоже склонилась над замочной скважиной, их лица оказались совсем рядом. Запах цветов, древесной смолы и лекарств смешался с ароматами ночного сада, вскружив голову. Всего-то и надо, что чуть шевельнуться, чтобы губы их соприкоснулись. Отчаянно хотелось узнать, какова она на вкус? Чего больше, цветов или смол на этих губах?
– Топорно сработано, - проворчала Мэб.
– Чем они вообще пытались это взломать?
Реджинальд очнулся, хотя ему еще пришлось тряхнуть головой, приводя свои мысли и чувства в порядок.
– Значит, первокурсники.
– Устроить им что ли зачет по истории второй войны за Оверни? – задумчиво проговорила Мэб, рассматривая замок и слегка поврежденное заклинание. Паника и горечь ушли из ее тона, что Реджинальда порадовало.
– Кому? Мы же не знаем, кто пытался вломиться.
– Всем, - отрезала Мэб.
– Вы же не думаете, что история войн за Оверни можетбыть для кого-то лишней?
– Честное слово, леди Мэб, я плохо помню эти события, - со смехом повинился Реджинальд, снимая заклинание.
– Это вы зря, - хмыкнула Мэб, окончательно становясь самой собой.
– Вам я тоже устрою зачет по первому курсу.
Мэб Дерован в путах и цепях оказалась и вполовину не такой привлекательной картиной, как она же в профессорской мантии на голое тело, с учительской указкой, которую поглаживают тонкие белые пальцы. Реджинальд сглотнул. Не сразу он понял, что Мэб говорит что-то и, кажется, уже не первый раз.
– Доброй ночи, профессор Эншо!
– А! Да, доброй ночи, профессор Дерован.
Мэб покачала головой.
– Нам нужно разобраться со всем, пока мы окончательно не сошли с ума, Реджинальд.
Реджинальд проводил ее, поднимающуюся по лестнице, взглядом. Он не был уверен, что это конкретное сумасшествие можно прекратить. Он вообще уже не был уверен, что в его личном наваждении виновато зелье.
Глава двадцать первая, в которой вершится колдовство
Всю ночь Мэб снилось что-то странное, эротическое пополам с кошмарным. В памяти подробностей не осталось, помнилось лишь ощущение вязкой патоки, в которой она тонула. Казалось, на коже остались следы, и машинально Мэб языком тронула запястье и очень удивилась в первое мгновение, ощутив не сладость, а соль. Ночь была душной, жаркой, она вспотела, сорочка прилипла к телу и, должно быть, в этом было все дело. Мэб поднялась с постели, стянула сорочку, швырнула в корзину для белья, почти переполненную — нужно вызвать прачку — и подошла к зеркалу. Бледна, измождена, измучена. И синяки по всему телу, малопривлекательные на вид, оставленные чужими жадными пальцами. Краска прилила к щекам, когда Мэб, бросил взгляд на исцарапанные колени, вспомнила вчерашнее свое поведение. Что это было? Нет ничего дурного и неестественного в том, чтобы самой проявлять инициативу, но — вчера она практически изнасиловала Реджинальда Эншо в купе поезда.
Можно ли изнасиловать того, кто находится под действием зелья страсти? Ну а почему нет?
– сама себе ответила Мэб. Согласие ведь дает не человек, за него говорят чары.
И как теперь смотреть Реджинальду в глаза?
Было бы проще, если бы все между ними оставалось по-прежнему, но Мэб по ряду причин не могла больше смотреть на него, как на назойливого, раздражающего, ректором навязанного соседа и компаньона. С ним было интересно. И легко. И, находясь рядом, Мэб невольно заражалась спокойной уверенностью Эншо, начинало казаться, что ситуацию можно легко исправить. Эта уверенность была ценна, Мэб вовсе не хотела ее лишаться.
Наскоро смыв с себя остатки сна и неприятное ощущение липкой патоки, Мэб оделась, заколола волосы, постоянно норовящие упасть на глаза, и медленно спустилась вниз. На первом этаже пахло кофе. Негромко играла музыка, какая-то причудливая джаз-импровизация, Мэб в этом совсем не разбиралась. Осторожно, сама и не зная, почему старается не привлекать лишнее внимание, Мэб заглянула на кухню.
На круглом обеденном столе разложены были стандартные медальоны, отлитые из олова. Судя по слабому сиянию над ними, Реджинальд начал уже работу над амулетами. Чуть поодаль на подоконнике громоздились всевозможные книги, справочники, пухлые тетради с выпадающими страницами, словно это не кухня, а рабочий кабинет. Поверх них навалены были самопишущие перья, готовые амулеты, пучки трав, небольшие приборы, нитки, бусины и полоски металла — все то, что составляет рабочий инструментарий артефактора. Сам Реджинальд, удивительно домашний — в тонком жемчужно-сером джемпере, с растрепанными волосами, с — удивительно, но и эта деталь смотрелась по-домашнему уютно — рабочими окулярами, сдвинутыми на лоб, крутился возле кухонного стола, на котором возвышалась странная конструкция из стеклянных колб, чаш и трубок. Руки, обнаженные до локтя, порхали над аппаратом, подкручивая, поворачивая, сдвигая на сотую долю дюйма, и все это словно в такт джазовой импровизации.