Во имя Абартона
Шрифт:
– Честно говоря, дорогая леди Дерован, я не ожидала увидеть вас здесь с…
– Это деловая поездка, - поспешно отрезала Мэб и, боже, теперь любой бы заподозрил, что ей есть, что скрывать.
– Мы готовим совместные лекции.
– Наконец-то!
– заливисто рассмеялась Дженезе Оуэн, и все же до чего фальшиво звучал ее смех.
– Думаю, ректор обрадуется.
– Вот уж не уверен, - в ответ рассмеялся Реджинальд.
– Его главное развлечение — наши с профессором Дерован склоки. Что он станет делать, коли мы поладили?
– Он найдет, кого стравить, - проворчала Мэб, борясь с тошнотой.
– Идемте, Реджинальд.
– Извините, профессор Оуэн, - Реджинальд послал этой драной кошке очаровательную улыбку.
– До встречи на балу.
– Всего доброго, профессор Эншо, леди Дерован, - ответная улыбка Дженезе Оуэн была сладка, как мёд. Фальшивый мёд или отравленный, Мэб не решила.
Подхватив свой саквояж она направилась к зданию вокзала. Реджинальду при его росте и длинных ногах не составило труда нагнать ее за несколько шагов. Пальцы крепко сжали локоть.
– Мэб, что за муха вас укусила?
– Идите к черту!
– огрызнулась Мэб.
До чего же гадко она ощущала себя. Гадко и глупо. Почему проклятые «Грёзы» не могли ограничиться физическим влечением, зачем им воздействовать, и так разрушительно, на эмоции? Зачем заставлять нервы плавится в этом котле?
Мэб поспешно стерла горячие злые слезы, брызнувшие из глаз.
– Леди Мэб, - прикосновение к щеке заставило ее содрогнуться и отшатнуться. И она упала бы, не поймай ее Реджинальд в объятья.
– Что с вами?
– Ничего. Просто ложь. Иллюзия. И я… вы ведь понимаете, нам лучше оказаться дома как можно скорее.
О, это Реджинальд понимал, судя по блеску в глазах, по тому, как неохотно он отнял руку. Желание было уже так близко, оно поднималось от кончиков пальцев на ногах, дрожью отзывалось во всем теле. Все труднее было контролировать свои порывы. Мэб мутило, тошнило, в горле образовался вязкий тугой комок. Уже начали путаться мысли. Еще немного, и все, о чем она сможет думать — этот мужчина.
– Отпустите меня, - Мэб выпуталась из объятий.
– Не будем провоцировать проблемы.
– Как пожелаете, - сухо кивнул Эншо.
– Идите, леди Мэб. Я куплю билеты.
Глава двадцатая, в Мэб действует вопреки себе, а Реджинальд не поступает, как ему хочется
В купе, казалось, стало еще теснее, должно быть, оттого, что Мэб распирало от противоречивых чувств. Здесь была и ревность, и злость — на себя и на Эншо, и уж конечно на Дженезе Оуэн; здесь была тревога, ощущение чего-то дурного; была похоть, отдающая ломотой в костях; и снова ревность. И была досада на свой позор и на все эти чувства разом. Мэб не могла усидеть на месте, все вертелась, смотря при этом в одну точку за окном. Там было темно, поезд уже покинул город, пригороды, и ехал теперь через поля, черные, спящие, без малейшего признака жилья, без единого огонька. Взгляду не за что было зацепиться, но Мэб запретила себе поворачивать голову и смотреть на Эншо.
– Леди Мэб, что происходит?
Оттенок тревоги в его голосе, мягкость тона, волнующий тембр ударили по нервам. Они были уже достаточно оголены. Растравлены — точно кислотой. Мэб, плохо соображая, что делает, поднялась — взгляд не отрывается от темноты за окном — сделала короткий шаг, рукой резко опуская столик. Послышавшийся щелчок хлестнул по нервам, точно кнут. Мэб подобрала юбку, неудобно узкую, скомкала на бедрах, мало заботясь о сохранности ткани, села, широко расставляя ноги, на колени Реджинальда и принялась медленно, по одной расстегивать пуговицы на его жилете и рубашке. Он застыл, не помогая, не поощряя и не сопротивляясь, только пальцы крепче стиснули край диванчика. Как ему удается бороться с этой похотью, сжигающим желанием взять и насовершать глупостей? Как вообще можно бороться с жаждой обладания, от которой все крутит и ломает, точно в самой тяжелой болезни?
Мэб распахнула рубашку, провела ладонями по груди Реджинальда, вниз, по животу, в который раз отмечая, как атлетично он сложен. И ведь никто не видел профессора Эншо на теннисном корте или в спортивном зале. Как ему это удается?
– Мэб…
– Заткнитесь, - потребовала она резко. Говорить было тяжело, во рту была вязкая горечь, словно недозрелую хурму съела.
Мэб склонилась к шее Реджинальда, впилась в нее губами, желая оставить метку. Кожа была чуть солоноватой на вкус и пахла кедром — дешевое университетское мыло. Кожа была чистой и гладкой, и такой приятной на вкус и на ощупь, что Мэб увлеклась, спускаясь поцелуями вниз, изогнув до боли позвоночник. Пальцы, впившиеся ей в бедра, не позволили упасть.
– Мэб.
– Я сказала — заткнись! Или я тебя заткну!
– рыкнула Мэб, продолжая исследовать тело мужчины, оглаживать, щипать. Хотелось везде оставить свои метки, чтобы такие, как Дженезе Оуэн, не зарились на чужое.
Кровь стала густой и горячей, как шоколад, она еле текла по венам, прогревая кожу изнутри, не давая дышать. Губы пересохли. Все это перестало ощущаться чужим, фальшивым, перестало быть наваждением. В желании самом по себе не было ничего дурного, лживого, опасного. Просто мужчина и женщина, молодые, сильные, здоровые, и между ними влечение, которое требует немедленного удовлетворения.
Еще немного, и ласки стали не наслаждением, а досадным препятствием; превратились в щипки, которыми Мэб хотела наказать своего любовника. Упираясь коленями в обшивку диванчика, раздражающе грубую, она приподнялась, одной рукой высвобождая член Эншо, а другой ухватившись за резные завитки на спинке. Опустилась медленно, зажмурившись, закусив губу, упиваясь каждым движением, каждой долей дюйма. Медленно, плавно, до конца. Охнула.
Поезд мерно покачивался, и слабая тряска передавалась их соединенным телам. Странная, упоительная вибрация, которой, впрочем, скоро стало недостаточно, и Мэб начала двигаться, обеими руками уцепившись за плечи Реджинальда, все ускоряя темп, пытаясь достичь удовлетворения. Оно все ускользало. Перед глазами плясали черные пятна, что-то тягучее, одновременно упоительное и жуткое спиралью скручивалось внизу живота. Кожу покалывало. Судорогой сводило ноги, как случалось с ней во время оргазма. И все же, подлинное наслаждение было где-то там, впереди, оно было точно живое, мыслящее существо, и дразнило ее огоньками вдали. Мэб все ускорялась, сипло дыша. Изо рта вырывались короткие всхлипы, заглушаемые стуком колес. Быстрее, быстрее, сильнее, резче, еще чуть-чуть. Почти!
Сорвавшись в темноту, такую же фальшивую, как и страсть, как и наслаждение, Мэб вспомнила, что не закрыла дверь на засов. Зайдет проводник, и вот ему будет сюрприз.
А потом все же наступила темнота, черная и мертвая — до боли.
* * *
Реджинальд пытался отдышаться, но точно что-то застряло в груди, и воздух выходил сипло, со свистом. Рука, которой он удерживал Мэб от падения, затекла. Справившись наконец с дыханием и безумно колотящимся сердцем, он аккуратно снял женщину с колен, уложил на диванчик и привел в порядке свою одежду. Мэб продолжала лежать неподвижно, бесстыдно разметав ноги. Один чулок был спущен, на втором ползла тонкая стрелка, и почему-то именно эта последняя деталь смутила Реджинальда. Он одернул задранную, скомканную юбку и осторожно коснулся лица женщины.