Во имя Абартона
Шрифт:
Рассказ Лили не произвел благоприятного впечатления ни на ректора, ни на Кэрью. Оба они отчего-то решили, что девушка лжет и пытается прикрыть либо свою ошибку, либо шалость, либо кого-то из приятелей. Но, Мэб это знала хорошо, у Лили не было приятелей. Она была застенчива, нелюдима, и это отталкивало людей. Она и за соблазнителя своего уцепилась, кажется, лишь потому, что это был первый человек, потративший достаточно времени, чтобы преломить это смущение. Ни ректор, ни Кэрью не знали Лили Шоу так, как успела изучить ее Мэб, они давили, повышали голос, и не прошло и пяти минут, как девушка разрыдалась. Добиться от нее чего-либо было теперь невозможно.
– Ректор, пожалуйста!
– Мэб обняла Лили за плечи.
– Прекратите. Вы же видите, она напугана. И она ни в чем не виновата. Здесь применяли магию, боевую — это по меньшей мере. Не следует ли присмотреться к тем, кто ей владеет?
Вон Грев нахмурился, но промолчал. Не стал он спорить и когда Мэб сказала, что проводит Лили Шоу в общежитие.
Идти было недалеко, и все же Мэб не оставляла попытки разговорить девушку, вытянуть из нее хоть что-нибудь. Был ли среди тех студентов, что пришли сегодня, ее обидчик? Не Миро ли это? Что она видела в музее, в красках и деталях? Лили лишь еще ниже опускала голову, голос ее звучал еще тише, и Мэб окончательно убедилась, что ничего не добьется. Девушка была смертельно напугана, и сразу всем: сегодняшним происшествием, проклятьем, ректором, Кэрью, черт бы их побрал, и даже самой Мэб, которой пришлось прекратить расспросы.
Оставив Лили на попечение подруг по общежитию, взяв с них обещание напоить девушку успокоительным чаем и присмотреть, Мэб вернулась в музей. Там уже было полно полицейских, они расхаживали по комнатам, топтали осколки и обрывки, не заботясь о том, что на полу еще может сыскаться что-то целое. Впрочем, уже нет. Мэб выругалась вполголоса. В кабинете беспорядок был еще больший, книги были сброшены с полок и порваны, на столе царил ужасающий беспорядок: все было поломано, порвано и сверх того — залито чернилами. В комнате стоял тот ужасный удушливый запах сирени, что всегда отличает дешевые чернила, выдаваемые университетом. Шкатулка — подарок кузины Анемоны — была разбита на части, все ее содержимое, которое Мод не успела толком изучить, разбросано по комнате. Под окном валялась половина «Серебряного зеркала», а вторая оказалась под шкафом. Кто мог разорвать на две части такую старую, сделанную добротно, на славу книгу? Мэб поежилась.
– Какая жалость, - сокрушенно покачал головой ректор.
– Такой ценный экземпляр. Уверен, профессор Эншо очень огорчится.
– Реджинальд, я полагаю, способен эту книгу прочитать и в таком виде, - пожала плечами Мэб.
– И склеить тоже. Я передам ему.
Вон Грев нахмурился, и на мгновение Мэб показалось, сейчас он запретит. Хотя, с чего бы? Шкатулка была подарком Анемоны Университету, пусть она и ожидала благодарность лично от ректора. Впрочем, тут сошел бы, пожалуй, любой мужчина не старше пятидесяти, хорошего происхождения и холостой. Еще пара лет, и кузина с радостью примет благодарность даже от Эншо.
При этой мысли привычно кольнула ревность, но слабая, сама по себе — шутливая. Что за мысли в самом деле! Мэб осторожно сложила две половинки книги и завернула в бумагу.
– Боюсь, музей придется пока закрыть, - сказал ректор, оглядываясь по сторонам.
– До окончания расследования.
– Что ж, у меня будет больше времени на составление экзаменационных вопросов в этом году, - кривовато улыбнулась Мэб.
– И я сделаю это в своем кабинете дома. Давненько я там не работала, честное слово. А там, между прочим, не пахнет пылью, как здесь.
– Вы с профессором Эншо решили свои… - ректор кашлянул, - кхм, территориальные вопросы?
Мэб вскинула брови. Она подозревала, что в тайне вон Грев наслаждается, наблюдая за их с Реджинальдом войной, но до сего момента и не подозревала, что он так хорошо обо всем осведомлен. У них и в самом деле были «территориальные», как сказал ректор, вопросы. Они делили дом, иногда буквально, физически, оттого гостиная и библиотека выглядели откровенно нелепо. Казалось бы, такой пустяк, но Мэб встревожилась. Что еще знает ректор?
– Да, вполне, - сказала она, наконец.
– Прошу меня простить, ректор, я пойду. Не буду мешать Кэрью и его ребятам.
Покидая музейное здание, Мэб прошлась по комнатам и пришла к неутешительному выводу: если в чем она и может помешать университетской полиции, так это бездельничать. В то, что они найдут злоумышленника, она сомневалась. Она сомневалась даже в том, что люди Кэрью будут его искать.
Глава двадцать третья, в которой виден результат
За час с небольшим Реджинальд почти закончил с самыми сложными и ценными амулетами — именными. У него не было ни крови, ни волос студентов, так что полагаться приходилось на собственные ощущения. Если бы в кухню зашел сейчас старый профессор Лири, то одобрительно похлопал бы по плечу, назвал «идиотическим гением», было у него для талантливых любимцев такое ласковое прозвище, а потом, скорее всего, сдал комиссии по этике. То, что делал Реджинальд, этике полностью противоречило, и оставалось только утешать себя, что именные амулеты помогут вычислить преступника, защитить Абартон и сделать все это тихо, избегая скандалы. Комиссия по этике любила скандалы еще меньше, чем профессоров-нарушителей. Реджинальд как раз закончил зачаровывать свои наручные часы, когда пришло странное чувство тревоги. Словно холодок пробежал по коже, заставляя мельчайшие волоски встать дыбом. Ледяная рука сжала сердце, и стало вдруг тоскливо и страшно. Что-то темное мелькнуло в углах кухни. Реджинальд моргнул, прогоняя наваждение, сделал несколько вдохов и выдохов, размеренных, как учили на занятиях лечебной гимнастикой еще в студенческие годы, но так до конца и не смог избавиться от этого неприятного чувства.
Скрипнула входная дверь. До сей поры она открывалась бесшумно, а тут вдруг решила скрипнуть, испытывая терпение Реджинальда. Он обернулся.
Леди Мэб была бледна и темна лицом, лоб ее прорезала глубокая морщина. В растрепанных волосах запуталась паутина. Платье ее также было в пыли и паутине, а к груди женщина прижимала небольшой, чернилами испятнанный сверток. Снова сердце сжала та же ледяная рука и, едва ли понимая, что же делает, Реджинальд шагнул — кухня была совсем крошечной, а теперь, кажется, стала еще меньше, и обнял Мэб за шею.
– Простите, - сказала она, протягивая сверток.
Под пальцами были мягкие волосы, и в то же время Реджинальд словно бы коснулся мелких осколков стекла, грубых щепок, мятой бумаги. Словно ощутил то, что совсем недавно чувствовала сама Мэб. Связь. Проклятое зелье.
Мэб была почти на две головы ниже его ростом, ей пришлось чуть откинуться назад, облизнув губы. Невероятных усилий Реджинальду стоило отступить, вместо того, чтобы прижать ее еще крепче, обхватить растрепанную голову обеими руками, припасть к искусанным, влажным губам.