Во имя Ишмаэля
Шрифт:
— А чем ты это объясняешь?
— А как ты думаешь, чем я это могу объяснить? Либо что нет денег, либо…
— Либо?
— Хватит, Монторси. Иди поройся в архиве. — Казалось, Болдрини посылал его куда подальше.
— Либо какие-то связи наверху?
— Ну, видишь ли… Если мне не дают денег на такого рода расследования, то возможны два варианта: либо нет денег, либо они не хотят, чтоб я проводил расследование в такого рода делах.
— Но ты ведь ведешь это расследование, правда же?
— Черт, Монторси…
— Это-то мне и нужно. Мне нужен кто-нибудь. Кто знает что-нибудь об этом круге.
Болдрини, бледный, в полной тишине:
—
— Если здесь нет политики, в этой истории с ребенком, то либо оно связано с этими кругами, либо они тут ни при чем… Это случайное насилие, которое, следовательно, не имеет никакого отношения к отделу расследований… Возможно, его положили под памятник, чтобы направить нас по ложному следу, не так ли?
Болдрини вздохнул, обхватив обеими ладонями подбородок, локти на письменном столе (рубашка была вытерта на локтях).
— Приходи вечером, Монторси. Посмотрим, есть ли у меня что-нибудь для тебя.
— Вечером.
— Посмотрим, что можно сделать.
Монторси уже выходил из пропахшей потом комнаты, как бы предвкушая возможность ощутить запах черной свежести тех людей в коридоре, как его вдруг окрикнул Болдрини:
— Прошу тебя, Монторси…
— Не болтать, Болд, не болтать.
— Вот именно.
И он уже слышал, как шуршат черные костюмы людей в глубине коридора — там, где свет, там, где выход.
11:40. Пересекая дворик управления, чтобы выйти на улицу Фатебенефрателли, Давид Монторси смотрел, как расчищается небо. Солнце на мгновение окутало светом стены дома. Воздух был прозрачный, цвета снова обретали яркость. На блестящей мостовой отчетливо слышны были быстрые шаги. Мужчины и женщины шли мимо. Он провел рукой по волосам — они казались ему как бы пропитанными паром, — перед тем как надеть шляпу. Обернулся, поглядел на свое окно, последнее слева, на пятом этаже.
И тут увидел, как в нем зажегся неоновый свет.
Кто-то вошел в его кабинет.
Он поправил шляпу, сделал вид, что ничего не заметил. Выдохнул воздух, чтобы посмотреть, как он превращается в пар, быстро покосился направо и налево, чтобы убедиться, что за ним никто не следит, а затем направился к выходу.
Наружу, за ворота, на улицу Фатебенефрателли. Ни одной машины. Он сделал вид, что направляется в кафе напротив входа в управление, охраняемого двумя новобранцами. Потом миновал вход в бар, свернул налево, к площади Кавура, и тут внезапно остановился. Он надвинул шляпу на лоб и еще раз посмотрел, не следит ли за ним кто-нибудь, не проверяет ли, куда он идет. Увидел, как впопыхах выходит из управления очередной посыльный в синей форме (они толпами являлись сюда с площади Кордузио, с Центрального почтамта). Потом три сутулых мужчины, он смотрел на них сквозь промытый дождем слепящий солнечный свет: они шли к подъезду управления. Ему знакомы были одинаковые пальто тех двоих, что шли по бокам, их фетровые шляпы: это были люди из отдела судебной медицины, те, с которыми он встречался на Джуриати. Он попытался ухватить взглядом очертания мужчины в центре, более пожилого, чем те двое, в темной шинели, абсолютно мокрого, слегка прихрамывающего. Это был доктор Арле, заведующий отделом судебной медицины. Пару раз они работали вместе, и один из тех двоих, с Джуриати, сказал, что является его заместителем.
Направо, скорее, на улицу Джардини. Солнце, тень деревьев, свет, отражающийся от мокрого асфальта. Улица Боргонуово. Задорные лучи солнца пробивались сквозь шапки деревьев, росших вдоль улицы. Изумрудный блеск: зеленый киоск справа. От городских фонтанчиков, тоже зеленых, — новый поток света. Он вошел в бар на углу. Плотные кольца дыма, выдыхаемого из усталых легких, волны дыхания с густым запахом алкоголя. Он заказал кофе, над кофеваркой вился утомленный, бесформенный пар. Около туалета висел телефон, работавший от жетонов. Он снял тяжелую черную трубку, оперся рукой на корпус телефона. Задумался. Вспомнил о темных костюмах стариков, поднимавшихся по лестнице на пятый этаж управления. Подумал об Арле и его помощниках. Подумал о Болдрини. Подумал о педофильских кругах.
Подумал: это рискованно. Стоит попробовать.
Потом он набрал номер.
Гудок.
Два гудка.
Шипение в трубке. Третий гудок.
— Болдрини. Полиция нравов. — На линии перебои, помехи, звуки странной частоты.
Монторси постарался изменить голос:
— Это отдел судебной медицины. Сообщение для доктора Арле.
В ответ — смутная волна неуверенности, из комнаты, пропитанной потом, на втором этаже.
— Минутку, — ответил Болдрини. — Даю его вам.
Давид Монторси повесил тяжелую трубку. Сделал шаг назад, обернулся. Кофе был готов, очень горячий. Какой-то приземистый человек с паутинкой лопнувших капилляров на шелушащейся коже смеялся, широко открывая рот, так что густые серые усы расходились в стороны, доставая до щек. Все смеялся, смеялся шумно.
Итак, Арле сейчас у Болдрини, вместе с теми двумя из отдела судебной медицины, которые занимаются маленьким трупом с Джуриати и проводили его вскрытие. Он попытался рассуждать: чего они хотят от Болдрини? Откуда Болдрини было известно об обнаружении маленького трупа? Он стоял озадаченный, не находя ответов, чувствуя, как кофейный пар горячими каплями осаживается на его щеках.
Кто входил к нему в кабинет, в то время как он выходил из управления?
Ничего не ясно. Никто не в безопасности.
Инспектор Гвидо Лопес
МИЛАН
23 МАРТА 2001
12:30
Именно в этот критический момент, когда необходимо было занять ясную позицию за или против Императора, Валленштейн оказался неспособным сделать решающий шаг. И в своем памфлете «Трубный звук в год благодарения» Ян Коменский приветствовал «великого северного монарха» как воина, который будет сражаться с Императором Вавилона.
История с проституткой прошла хорошо: два миллиона. Вернуться в отдел расследований, на Фатебенефрателли, Лопес решил на трамвае. Мокрые тела со следами дождя на одежде, с запахом плесени, иммигранты, воняющие дичиной, переполненный вагон, вагоновожатый ехал толчками, неожиданно ускорял ход, — инспектор вышел через пару остановок. Он посчитал, что лучше продолжить путь пешком, через центр города, заливаемого водой.
Добрался насквозь промокшим. Час дня. А он еще даже не обедал. В неподходящий момент открыл он тяжелую дверь своего кабинета. Сантовито выглянул в коридор, увидел его, жестом пригласил его к себе и вернулся в свою комнату. Голова капитана Сантовито была занята мыслями о Черноббио, о безопасности сильных мира сего, о его месте под солнцем. Лопес почувствовал отвращение. Да пошел он в задницу!