Во мне живет вселенная
Шрифт:
– Пора отрастить крылья, - говорит Хоуп, когда я подхожу к нему. Он берет меня за руку и ведет наверх, лавируя между толстыми, искореженными стволами деревьев.
– Ты думаешь, папа умрет?
– спрашиваю я.
Хоуп дергает в сторону головой, будто отрицая, затем хмурится и медленно, четко проговаривая каждое слово, произносит:
– Я думаю, он изжил из самого себя.
– Ты мог бы соврать, - тихо говорю я, пытаясь не заплакать. Каким бы папа ни был, он - мой отец, и мне больна сама мысль о его смерти.
– Можно врать всему свету, но самому себе - ни за что, - отвечает Хоуп и больше
Мы скрываемся среди облаков, воздух здесь неразряженный (это ведь моя воображаемая вселенная), а наоборот - полный чистоты свежести, с привкусом свободы и легкости человеческой души.
– Расправь руки, - велит Хоуп. Я послушно выполняю приказ и чувствую, как под кожей рук начинает что-то шевелиться, щекотать изнутри, пытаясь выбраться наружу. Я замечаю, как перья прорастают точно стебли из земли, подрагиваясь, покрывают меня от плеч до кончиков пальцев.
– Если бы ты была птицей, куда бы ты направилась?
– спрашивает Хоуп. Его лицо кажется мне осунувшимся, лишенным блеска в глазах, как было раньше. Я думаю, он взял на себя всю тревогу за отца, чтобы я отдохнула от собственных чувств, от собственных бесконечных переживаний.
Я смеюсь, потому что чувствую себя легкой, как этот ветер, чувствую себя свободной от всего на свете, и, не ответив, просто обнимаю Хоупа. Он вяло обнимает меня в ответ и повторяет свой вопрос.
– Не знаю, - говорю я.
– Полетела бы туда, где хорошо.
Хоуп кивает и, впервые за сегодняшнюю встречу, улыбается.
– Тогда лети, - говорит он, и ветер подхватывает меня, словно пушинку, заставляя расправить крылья.
Я лечу все выше и выше, старательно взмахивая крыльями и не дыша от восторга. Я вздымаю вверх, пока не оказываюсь выше облаков. Здесь тихо, солнце предстает во всем своем великолепии, запутавшись лучами в моих волосах. Розово-оранжевые облака напоминают подушки, но, когда я опускаюсь на них, они, словно призраки, исчезают.
Я плачу и смеюсь одновременно. Мне так хорошо, что даже мысль о том, что все это ненастоящее, что я сейчас лежу на старом диване в ожидание папиного возвращения с больницы, не омрачает мой полет.
"Это полет души" - говорит Хоуп. Его голос доносится из моего сердца.
Я лечу дальше, пролетаю через океан так быстро, что захватывает дыхание. Ко мне присоединяются другие птицы, но они мешают. Будто прочитав мои мысли, они медленно меняют курс и улетают, растворяясь на горизонте.
Я снова одна. Но мне не кажется, что я одинока. Я наполнена свободой до краев, ощущением, что нет границ. Границы ведь просто так не появляются. Мы сами их выстраиваем, пытаясь оградиться от внешнего мира. Теперь я поняла, что те цепи, которые я ощущала на себе, я лично закрепила на запястьях и выбросила ключ.
Но теперь я свободна, потому что для меня нет границ и нет запертых дверей.
Я замечаю одинокий деревянный домик, среди гор и быстротечной реки. Он мне кажется знакомым, хотя я его никогда не видела. Я решаю спуститься, когда узнаю фигуру Хоупа, стоящую у порога.
– Как прогулка?
– спрашивает он, улыбнувшись. Хоуп выглядит в разы лучше, обновившись вместе со мной.
– Я летала!
– восклицаю, вызвав у Хоупа искренний смех.
Приобняв за плечи, он ведет меня в дом. Там очень уютно: в камине несмело потрескивают угольки, искусственный миниатюрный водопад стекает по полкам, набитыми старыми книгами, и заканчивается где-то среди них, поскольку ни капли воды не попадает на белый ворсистый ковер; черный лабрадор, свернувшись калачиком, посапывает на диване; играет музыка и пахнет застывшим временем.
– Добро пожаловать в свою голову, - говорит Хоуп, присаживаясь рядом с собакой. Пес кладет морду к нему на колени и задумчиво смотрит на меня.
Я сажусь напротив них, оглядывая помещение.
– Здесь очень тепло, - говорю я.
Хоуп улыбается кончиками губ.
– За последнее время обстановка координально поменялась.
– Серьезно? А что было раньше?
Лабрадор поднимает голову, издав короткий недовольный рык.
– Тише, мальчик, - шепчет Хоуп, поглаживая собаку.
– Ему не нравилась прошлая атмосфера, - говорит он мне.
Я смотрю на пса и спрашиваю:
– Что он тут делает?
Хоуп улыбается.
– Охраняет твой покой.
Лабрадор гавкает в знак согласия и снова усаживается, положив голову на колени Хоупа.
– Что было раньше в этой комнате?
– повторяю свой вопрос.
Хоуп долго смотрит на меня, прежде чем ответить, а когда говорит, его взгляд становится бездумным и отстраненным, как всегда бывает, когда он вспоминает то, о чем хотел бы забыть.
– Здесь раньше не было окон и не было двери. Камина не было и обоев, кстати, тоже. Ржавые цепи, пустой пузырек на табуретке и картина.
– Что за картина?
Хоуп несколько раз моргает, очнувшись, и смотрит на меня.
– На той картине нарисована девочка. К ее талии привязана охапка воздушных шаров. Их так много, что они уносят ее. Девочка улыбается и вся светится от счастья. Сзади нее стоят родители. Они машут, провожая дочку, летящую навстречу мечтам.
От его слов мурашки пробегаются по моей спине и рукам. Начинает кружиться голова, я слышу, как стучит сердце. Несколько книг с громким шелестом страниц валятся на пол. Пес вздрагивает и подбегает ко мне. Не глядя на него, я запускаю пальцы в его шерсть и закрываю глаза.
– Как называется картина?
– хрипло спрашиваю я.
– Ты знаешь, - отвечает Хоуп.
– Нет.
– Ты знаешь, Лина. Скажи.
Я долго молчу, а потом шепотом произношу:
– "Свобода, которой у меня нет".
– Да. Именно.
Я открываю глаза и смотрю на собаку. Она, не моргая, смотрит на меня.
– Как его зовут?
– У него нет имени.
Хоуп встает и подходит к камину. Я чувствую, как он злится.
– Я хочу, чтобы ты поняла одну простую истину, Лина, - не оборачиваясь, говорит он.
– Мы сами создает свою жизнь. Она такая, какой видим ее мы. Ты никогда не обращала внимания на красоту природы вокруг себя - ты всегда ныла, сколько здесь комаров и как тебе холодно. Ты не глядела на закат - ты отворачивалась, чтобы солнце не било в глаза. Вместо того, чтобы дать пару копеек поющему музыканту, ты бросала взгляд на пустую банку, думая, какие люди жадные. Раздражалась от хмурых людей, когда сама хмурилась больше всех.