Во мне живет вселенная

Чопчик Алиса

Саша, заметив мой взгляд, улыбнулась:

– Все хорошо. Мама, успокоившись, извинилась передо мной, но это не отменяло ее слов, ее чувств. Она любила моего отца. О, ты не представляешь насколько! Если бы ты видела ее глаза, полные безграничной любви лишь к нему одному. Наверное, когда так любишь, до безумства, до изнеможения души, остается совсем немного места для какого-то другого, пусть даже для собственной дочери.

Саша неровно выдохнула и посмотрела на меня. На ее лице заиграла застенчивая улыбка.

– Я понимаю, что ты

думаешь, раз я всегда улыбаюсь и смеюсь, значит все у меня в жизни идеально, но это не так. Просто я пытаюсь не думать о своих проблемах. Когда они не врываются в мою жизнь с новой силой, не хватают меня за волосы и не заставляют плакать и переживать, а являются для меня лишь воспоминаниями, как сейчас, я думаю только о хорошем. Я думаю, какой сегодня замечательный день, и какие сегодня забавные люди посетили наше кафе.

Саша задорно рассмеялась, подошла ко мне и крепко обняла. Я не сопротивлялась, но обнимала в ответ ее вяло и скованно.

– Я знаю, что у тебя в семье тоже не все в порядке, что-то терзает твое сердце, и ты часто ходишь печальная. Когда я окликаю тебя, ты улыбаешься, претворяешься радостной, но стоит мне отвернуться, - хотя я продолжаю незаметно за тобой наблюдать - ты снова погружаешься в глубокое, тревожное раздумье.

– Эй, вы долго там?

Саша замолчала, обернулась на голос и нетерпеливо ответила:

– Еще секунду!

Она начала поднимать стулья за меня, я вздрогнула, будто очнулась, и стала ей помогать. Не прекращая работу, Саша продолжила:

– Я не стану спрашивать, что тебя тревожит, и почему ты не можешь улыбаться сердцем, а не по принуждению, но я хочу сказать, что ты можешь позволить себе быть счастливой.

– Ты думаешь, я не даю себе быть счастливой? Что за вздор?
– наконец подала я голос.

– Люди так устроены, что они позволяют себе стать счастливыми лишь тогда, когда нет повода для грусти. Но если есть что-то, что омрачает их жизнь, они думают, что смеяться, улыбаться и радоваться мелочам неуместно.

Саша пожала плечами:

– Мне так кажется, по крайней мере.

Мы закончили со стульями и сняли передники. Администратор встал у выхода, раздраженно теребя ключами, в ожидании нас. Саша накинула пальто и потянула меня за собой.

– К примеру, у моей соседки умер муж, - сказала она по дороге домой.
– Ужасная трагедия, ничего не скажешь. Она горевала очень долго, не выходила из квартиры, плакала, не переставая. Прошло время, рана ее покрывалась коркой времени, слезы высохли, и она стала возвращаться в реальный мир. Хочешь мороженое?

Саша остановилась у маленького магазинчика и посмотрела на меня.

– Холодно же! Кто ест мороженое в такую погоду?

Она засмеялась, попросив подождать ее здесь, и через несколько минут вышла с двумя рожками.

– Я не буду, - пытаясь сдержать улыбку, сказала я.

Саша протянула мороженое и держала передо мной, пока я не взяла его и не начала есть, а потом зашагала дальше, рассказывая:

– Она ходила на работу, как все нормальные люди, покупала продукты, готовила еду, только не было во всем этом жизни, понимаешь? Я смотрела как она, словно зомби, бредет на работу, потом с работы возвращается домой, и там проживает остатки своих дней, без любимого мужа.

Она улыбалась, но редко и одними губами, говорила тихо, словно боясь разбудить свое счастье, не посещала вечеринки или обычные женские посиделки в кафе, и праздновала Новый год, бездумно переключая каналы по телевизору.

Как-то мама спросила у нее, не хочет ли она снова выйти замуж, может, родить детей, на что соседка в отчаянье замотала головой и сказала, еле сдерживая поток слез: "Это было бы нечестно по отношению к Игорю! Я не должна". Сейчас ее жизнь ничем не изменилась. Своим бесконечно грустным лицом, своим нежеланием позволить быть себе счастливой, она отпугивает это самое счастье.

– Она считает, раз ее муж умер, значит, она потеряла единственное возможное право на радость жизни, - продолжала Саша.
– Но мы можем быть счастливыми даже тогда, когда весь мир в огне, даже тогда, когда все трещит по швам, и нет места надежде. Вопрос только в том, позволишь ли ты себе...

Я не заметила, как вернулась домой, не переставая думать о том, что сказала мне Саша. Ее слова глубоко засели мне в сердце, и не терпелось обдумать их еще раз, вместе с Хоупом. Я сняла куртку и пошла на кухню. Отца там не было, я решила, что его нет дома, и облегченно выдохнула. Но когда я зашла в комнату, я замерла, испуганно разглядывая его темную, сгорбившуюся фигуру. Он сидел на моей кровати, держа что-то в руках. Заметив, что я вошла, папа медленно поднял голову и молча уставился на меня.

– Что ты здесь делаешь?
– тихо спросила я.

– Я искал деньги, - его голос в этой тишине показался слишком громким, отчего я вздрогнула и отошла на шаг.

– Нашел?

– Нет. Но нашел кое-что другое, - Он поднял руку, показывая мне маленькую пустую бутылочку из-под снотворного.

– Я думал, она выбросила его, но это ты взяла, - пробормотал отец, зажав пузырек в кулаке.

– Это не ее. Это не ее, честно.

Он покачал головой.

– Я ведь любил твою мать. Она была еще той потаскушкой, но я любил ее.

– Папа, отдай мне, пожалуйста. Это мои таблетки. Я плохо сплю и иногда пью их, понимаешь?
– успокаивающе сказала я, медленно подходя к нему. Я попыталась забрать пузырек, но он оттолкнул меня. Я упала на пол, но подниматься не стала.

– Она сводит меня с ума. Она сниться мне каждую ночь и там смеется надо мной, говорит, что это я виноват в ее смерти, но это не так, верно? Я ведь не виноват.

Он покачивался взад-вперед, прижимая к груди злополучную баночку, и глядя пустыми глазами куда-то в пол. Я подползла к нему и неуверенно обняла, почувствовав запах перегара.