Во мне живет вселенная
Шрифт:
Он посмотрел на меня, как на смутно знакомого человека и скривил губы, будто в отвращении.
– За один день сложно избавиться от пороков, к которым привык.
Он усмехнулся.
– Значит, смерти моей ждешь?
Я поджала губы и присела рядом с ним.
– Иногда я думаю, что и вправду этого хочу. Но...
– Но?
– Но ты мой отец. От этого не убежишь.
Он вытер лоб сухой жилистой ладонью и судорожно выдохнул.
– Я понимаю, - сказал папа.
– Я понимаю, но дай мне бутылку и убирайся.
– Нет, - тихо ответила я. Быстро приходя в себя и обретая уверенность, я вдохнула полной
– Нет.
– Дай мне бутылку!
На висках отца выступили вены, глаза покраснели от напряжения, руки, на которые он облокотился, задрожали так сильно, что казалось, они вот-вот сломаются.
– По тебе смерть плачет, хочешь приблизить ваше свидание?! Тебе нужен отдых, папа. Ляг, прошу.
Я легонько толкнула его, чтобы он упал на подушки, но отец взял меня за руку и встряхнул.
– Я - алкоголик. Я умру раньше без бутылки, чем с ней.
Я долго смотрела на него, прежде чем ответить:
– Только одну. И выпей лекарства.
Под утро я заглянула к нему. Начало светать, серые просветы еле освещали комнату. Я подошла к тяжелым шторам и распахнула их. Стало немного светлее, но кровать отца все еще была погружена во мрак.
Я подошла к нему и подоткнула одеяло. В его руке была зажата полупустая бутылка, половина подушки оказалась в рвоте. Я зажала нос, подумав о том, как это мерзко, а потом почувствовала прилив жалости к этому человеку. Его желтое, похудевшее за несколько недель лицо было лишено жизни; глубокие скулы и вздувшиеся синяки под глазами делали лицо непропорционально уродливым; длинные худощавые руки цеплялись за горлышко бутылки, словно в ней находились остатки его души, и дрожали губы, будто он хотел что-то сказать, но не решался даже во сне.
Это было последнее воспоминание о нем.
Поцеловав его в лоб, я ушла на работу, а возвратившись, нашла лишь одеревеневший труп, в котором я уже не узнавала отца.
После его смерти объявилась моя дальняя тетушка, которую я видела лишь в детстве и которую совсем не помню. Она взяла на себя все хлопоты с похоронами, оповестила родственников и знакомых, и устроила неплохие поминки. Я не участвовала ни в одном из этих мероприятий. Я пришла с Сашей на кладбище, когда все уехали.
Было видно, что могила отца еще свежая. Земля выглядела намного рыхлее, чем у других, памятник особенно ярко сверкал на солнце, и много цветов и венков украшали его новый дом. Чем больше времени пройдет, тем меньше цветов будет лежать на его могиле, а сорняки и засуха окончательно сделают ее похожей на могилы остальных, таких же мертвых, но уже наполовину забытых людей.
Я не плакала. Я неподвижно стояла и смотрела на высеченное имя папы, на дату его смерти и его фотографию, где он улыбался еще живой улыбкой и еще живым взглядом глядел на фотографа. Меня одолевало чувство, будто отец еще жив или же его никогда и не было - только цифры и буквы на памятнике, которые ничего не говорили прохожему, но так много говорили мне.
Саша молчала. Она беззвучно искала что-то в моем лице, а когда нашла, обняла так крепко, что я невольно обняла ее в ответ.
– Жизнь продолжается, - тихо сказала она.
– Я думала, после его смерти она только начнется.
Саша посмотрела на его фотографию и спросила:
– Что между
Я пожала плечами.
– Ничего особенного. Папа пристрастился к алкоголю, а он был одним из тех людей, которые, выпивая, перерождаются в монстров и агрессоров. Однажды его пьяная злость достигла апогея, и он избил меня. Я еще тогда в школе училась. Я заперлась в комнате и не выходила больше недели. Отец приготовил примирительный ужин, но я не приняла его, а он и не настаивал. Позже папа не позволял себе такого, мог только грубо схватить за руки или плечи, или ударить пощечину. Но этого хватало, чтобы я впадала в панику: я всегда боялась, что он вернется и закончит то, что начал.
Я тряхнула головой, пытаясь отогнать воспоминания.
– Наверное, он любил меня. Но иногда этого мало, - сказала я, отвернувшись.
Возвращались мы с Сашей в полном молчании, и всю дорогу я думала только о том, чтобы не заплакать.
Я стою на краю обрыва. Внизу - река. Ветер не щадит мою прическу. Коса расплелась, и теперь кучерявые пряди закрывают мое лицо. Я слышу музыку, она повсюду. Тихая и такая грустная, что мне хочется заплакать. Посмотрев вниз, я замечаю отца. Он неподвижно лежит на плоте и плывет по течению. Папа далеко, но у меня получается разглядеть его лицо: бледное, даже немного синее; губы сжаты, словно он злиться. В кулаке у него зажата роза. Ветер или другая сила срывает ее лепестки, и они наполняют собою реку. Для одной розы лепестков слишком много. От них река становится красной... кровавой.
Я не хочу на это смотреть. Я вскакиваю и оглядываюсь, будто ищу помощи.
– Папа... папочка!
– кричу, закрывая лицо руками.
– Я теперь одна. О, Господи, я теперь и вправду одна!
Я опускаю руки и смотрю вниз. Плота не видно, и мне приходится бежать, чтобы нагнать его. Я бегу вдоль обрыва, не замечая ничего на своем пути. Ветки царапают руки, я чувствую, как по ним стекает кровь. Мне больно, но я хочу, чтобы мне было больно, как в наказание. Я бегу, пока не врезаюсь в Хоупа. Он хватает меня за руки и кричит успокоиться, но я брыкаюсь, отчаянно пытаюсь вырваться.
– Он уходит!
– плачу я, не переставая бороться.
– Мне надо догнать! Папа сейчас уйдет!!
– Он мертв!
– кричит Хоуп и встряхивает меня. Это немного отрезвляет.
– Он мертв, - уже спокойно повторяет Хоуп.
– Он умер, помнишь?
Я качаю головой, продолжая глазами искать отца.
– Так бывает, - говорит Хоуп, прижимая к себе.
– Люди умирают.
Он гладит меня по спине и тихо шепчет:
– Хочешь, я кое-что покажу тебе?
Я мотаю головой в знак согласия, тяжело дыша ему в грудь. Шипение реки исчезает, как и ветки, будто покрытые шипами, и обрыв, и эта бесконечно грустная музыка.
Хоуп отстраняется, и я оглядываюсь. Похоже, мы в библиотеке: множество книг и каких-то папок, все вокруг заполнено бумагами и документами.
Хоуп поднимается по лестнице, на второй этаж, подходит к одному из стеллажей и что-то ищет. Его рука замирает на одной из дальних коробок. Чтобы дотянуться до нее, он становится на носочки и медленно спускает к себе.
– Иди сюда, - говорит он мне. Я быстро поднимаюсь к нему. Он сдувает пыль и открывает коробку.
– Что это?
– спрашиваю я. Хоуп поднимает голову и улыбается.