Водораздел
Шрифт:
Как только чуть рассвело, Поавила разыскал несколько обломков досок, чтобы сделать гробик. Это был первый гроб, который ему пришлось делать в своей жизни. Его мать проводили в последний путь, когда его не было дома. Гроб ей сделал Хуоти. И для Насто тоже…
А Хуоти с непонятным чувством копал могилу для сестренки, у которой не было даже имени, рядом с могилой Насто, как просила мать.
— На горе себе выносила я тебя, несчастную, — вопила в голос Доариэ на новом могильном холмике.
Но с кладбища возвращалась спокойная.
— Пожалуй, оно и к лучшему. Время-то какое… Все равно осталась бы некрещеной, — вздохнула она.
Дома Поавила сказал сыновьям:
— Надо нам побольше помогать матери.
За обедом, хлебая уху из свежей ряпушки, он опять заговорил о вступлении Хуоти в отряд:
— Руочи-то больше не придут. Я схожу к Теппане, поговорю с ним. Он понимает людские беды. На один паек все равно не проживем…
Доариэ была такая усталая и подавленная, что у нее не было сил возражать. Пусть идет!
Увидев Пульку-Поавилу, Теппана захихикал.
— Здорово же у вас получилось… Прямо в лодке…
Он не знал, что Поавила уже успел похоронить новорожденную.
— Умерла уж, бедненькая, — тихо сказал Поавила.
— Умерла? — удивилась Моариэ.
— Все… С этим делом надо кончать, — промолвил Поавила.
— Утерпишь ли? — засмеялся Теппана.
— Потешились и хватит.
Моариэ штопала носок мужа, делая вид, что не слышит разговора мужчин. Взглянув на нее, Пулька-Поавила вспомнил Степаниду. «Моариэ, конечно, не знает ничего о ней», — подумал он про себя.
— Как ты думаешь… что если наш Хуоти тоже вступит в отряд? — спросил Поавила.
— В чем же дело? Пусть вступает. Глядишь, в доме хоть харчей прибавится.
Теппана, конечно, догадался, почему Поавила просит принять сына в отряд.
— Может, и учительшу возьмем? У них тоже в доме хоть шаром покати. Кормильца-то нет… — предложил Поавила.
— Но… она же баба, — засомневался Теппана.
— Говорят, латваярвцы записали и баб.
Поавила слышал, что в Латваярви в списки отряда занесли не только стариков и мальчишек, но и женщин. Только фамилии переделали на мужские. Надо чем-то кормиться, люди-то голодают.
— Ладно, — ответил Теппана. — В Кеми все равно не узнают.
Поавила обрадовался: дело уладилось легко и быстро. Кажется, он тоже начинает уметь жить, как и другие. Англичане думают — карелы, мол, народ темный, ничего не понимают. А вот — понимают. Хи-хи.
— У тебя, кажется, зябь еще не вспахана? — спросил Теппана.
— Да, не вспахана. На чем вспашешь-то?
— Я дам тебе коня.
Поавила подумал, что Теппана просто бахвалится. Пообещает — и не даст. Чего Теппане не бахвалиться? Руочи они прогнали. Теперь у него две лошади. И Моариэ обещала родить ему сына.
Но Теппана не шутил. Он повел Поавилу в конюшню.
— Вот тебе конь. Плеткой бить не надо, хватит и жерди.
Поавила заколебался. Брать или не брать? Лошадь, конечно, не Теппаны. Это тот конь, на котором он въехал в деревню. А, может, Теппана хочет задобрить его, чтобы он не рассказал Моариэ о Степаниде?
— Все равно у меня на двух коней сена не хватит, — сказал Теппана, словно объясняя, почему он так расщедрился.
— А сколько ты возьмешь за него? — спросил Поавила, забыв, что ему все равно нечем платить.
— Ничего не возьму, — махнул рукой Теппана.
— Ну и дурак! — послышалось с другого конца двора сердитое бормотание. Отец Теппаны рубил там хвойные ветки.
— Я же сам ни копейки не платил, — продолжал Теппана, не обращая внимания на ворчание отца. — Бери, бери. Конь хороший, финской породы.
Пулька-Поавила, довольный, повел коня к себе домой, но не через деревню, а по задам. Ему не хотелось, чтобы кто-нибудь видел, как он ведет чужую лошадь. Впрочем, какое кому дело…
— Чью лошадь ведешь? — услышал он вдруг голос Крикку-Карппы, как на грех, оказавшегося на своем репнике.
— Свою.
Крикку-Карппа подошел к самой изгороди, чтобы получше рассмотреть лошадь.
— Теппана дал. У него два коня…
Крикку-Карппа не поверил.
— Не дал ли он как Охво давал? Тот тоже как напьется — подарит коня, проспится — придет и обратно берет.
Доариэ тоже не поверила. Не может быть, чтобы бесплатно… Но не желая портить настроение мужу, только сказала:
— Надо чем-нибудь заплатить…
На радостях Поавила притащил коню огромную охапку свежего сена. Пусть поест, завтра соху лучше потянет. Вот у него опять своя лошадь. Интересно, какой у нее норов? Завтра увидим.
Едва забрезжил рассвет, как Поавила уже выехал в поле. Надо вспахать пары, пока не ударили морозы. «Коли поле помнишь, и тебя поле вспомнит», — часто повторял отец Поавилы.
— Ну, пошла!
Налегая на ручки сохи, Поавила старался пахать как можно глубже. Вот это — настоящая работа. Тут думаешь только о том, чтобы борозда шла прямо и получалась достаточно глубокой.
Поавила так увлекся работой, что не слышал, как его окликнули.
— Эй, Поавила. Оглох, что ли?
На краю, пашни стоял парень из их взвода.
— Тпру! Ну что?
— Тебе заступать в караул.
— Уж и поле не дадут вспахать, — пробормотал Поавила. Сердито сопя, он привязал вожжи к ручкам сохи и пошел домой.
По дороге раздражение его все усиливалось. В самом деле… Раньше никто не приходил на поле и не отрывал от работы. Паши себе, пока сил хватит. Ну, случалось, ливень пойдет. Или соха налетит на камень и поломается. Или, скажем, пожар в деревне. А теперь — в караул! Гм! Впрочем, мужики из отряда тут ни при чем. Виноватых надо искать не здесь, а там, в большом мире, где всякое теперь творится. Все равно… Уже и пахать спокойно не дают. Морозы вот-вот нагрянут…