Водораздел
Шрифт:
Теппана велел Крикку-Карппе занять пост на пригорке на противоположном берегу и дать знак, как только со стороны погоста донесется звон бубенцов.
И вот Крикку-Карппа замахал руками.
— Едут, едут!
Из-за залива послышался звон бубенцов, и вскоре на лед спустилось четверо саней.
— Смирно! — скомандовал Теппана.
Он приготовился отдать рапорт, но кони промчались мимо.
Теппана стоял в растерянности. Мужики сперва заусмехались, потом насупились. Если бы были одни англичане, они бы не удивились. Но вот Ховатта… Ишь, загордился. Или, может, продал свою шкуру?
Кони остановились только на дворе избы Хёкки-Хуотари.
Паро выбежала навстречу сыну.
— Наконец-то! — И, прильнув к груди Ховатты, заплакала.
— Потом, потом, — сказал Ховатта, высвобождаясь из объятий матери.
Он должен был позаботиться о размещении своих спутников. В такой захудалой деревушке как Пирттиярви это нелегко было сделать. Во всей деревне только в одном доме была горница — у Хилиппы. Ховатта решил, двух офицеров с денщиками и переводчиками отвести к Малахвиэненам, а вестовых и врача (или, может, он был всего лишь фельдшер) поселить в школе.
— У нас места хватит, — сказал Хилиппа, когда иностранные офицеры пришли к ним.
— Наталия, поставь самовар для гостей, — распорядился он, крутя кончики усов.
Гости со своими чемоданами расположились в горнице.
— О, в этом доме есть даже качалка, — удивились они.
Весной в этом кресле-качалке гордо восседал финский подполковник Малм. Теперь в него сел капитан британских войск Годсон.
Хилиппа не пошел в горницу. Зачем? Поговорить с гостями он все равно не сможет, а, кроме того, он еще и побаивался. Он направился в конюшню, чтобы дать сена лошадям, но, заметив шедшего к ним Ховатту, поспешил обратно в избу и попытался выпроводить из дома Евкениэ.
С осени Евкениэ с сыном жила у родителей. Хилиппа чуть ли не силком привел ее домой: он боялся, что отрядовцы обвинят его в том, что он обижает свою полоумную дочь. Но ему не хотелось, чтобы Ховатта увидел Евкениэ в таком состоянии. Мало ли что ей может взбрести в голову. Она же тогда чуть не огрела жердью финского фельдфебеля.
— Пошла бы ты хоть к Пульке-Поавиле, — уговаривал он дочь.
Но Евкениэ не успела уйти, как в дверях появился Ховатта.
— Здравствуйте.
Евкениэ даже не взглянула в его сторону. Сидела в углу и что-то бормотала про себя. Она не помнила, как ей когда-то нравился Ховатта, как она мечтала выйти за него замуж и как Мавра-покойница привораживала к ней любовь. Она не узнала Ховатту. Только заметив, что вошедший в военной форме, она схватила сына за руку и потащила его к выходу.
— Пойдем, сыночек. А то убьют…
— Что с ней? — спросил Ховатта, когда Евкениэ с сыном выбежала из избы.
— Рехнулась, бедная, — пояснил Хилиппа. — Руочи убили ее мужа.
Ховатта слышал об убийстве Онтто, но не знал, что после смерти мужа Евкениэ сошла с ума. Жаль Евкениэ. Когда-то они вместе ходили в лес за черникой, потом кружились в хороводе. Тяжело встретить много лет спустя подругу детства в таком жалком состоянии.
— Но уж я им отомстил, — сказал Хилиппа. — Летом за мельничной речкой я…
Он не договорил: Наталия смотрела на него удивленными глазами.
— Да ведь не ты, а… — вырвалось у нее. Она чуть было не сказала: Хуоти.
— Иди дай лошадям сена, — буркнул Хилиппа. Левое веко у него начало дрожать.
— Какие деньги имеют теперь хождение в Кеми? — спросил он, сменив тему разговора. — Царские годятся?
— «Моржи» там теперь в хождении, — ответил Ховатта.
«Моржами» в Кеми называли деньги, выпущенные белым правительством Севера, сформированным в Архангельске после высадки англо-американских интервентов.
— Царские тоже берут, — добавил Ховатта, догадавшись, что у Хилиппы, наверное, где-то зарыта кубышка с царскими деньгами.
А жену Хилиппы волновало другое.
— Жениться-то ты когда думаешь? — спросила она Ховатту. — Уж пора и тебе.
— Успею, — улыбнулся Ховатта.
— А мы-то, кажется, породнимся скоро, — сказала она, переходя к тому, ради чего и завела этот разговор. — Ханнес и Иро…
На этом разговор и оборвался. Ховатта сказал, что ему некогда, и ушел в горницу. Тут же прибежала Иро, чтобы передать брату, что к ним пришел Теппана.
— Сестра у нашего майора — красавица, — заметил Годсон, когда Ховатта с Иро ушли. — Если бы такую одеть по-городскому, то…
Теппана ждал Ховатту в избе Хёкки-Хуотари. Мать бросилась навстречу Ховатте.
— Садись есть, сыночек.
— Сколько лет я уже не пробовал калиток, — нахваливал Ховатта калитки, испеченные матерью по случаю его приезда. — Давай и этого отведаем, — предложил Ховатта, разливая по чашкам темно-красный ром.
— Ну как там в Кеми? — спросил Теппана.
Ховатта стал рассказывать. Рассказал об Иво Ахаве: «Вот это настоящий человек, за народ стоит».
— Хватит, хватит уже, — останавливал он Теппану, нажимавшего на ром. Сам Ховатта был воздержанным и в отношении алкоголя. Он умел вовремя остановиться. А Теппана не умел и, захмелев, рассказал все как было. И про «списки» отряда, в которых числились бабы, и про все такое. Ховатта только посмеивался.
— Нет, мне нельзя, — отказался он, когда Теппана стал требовать, чтобы Ховатта тоже пил.
— Ты, никак, продался?
Ховатта махнул рукой: мол, что ты говоришь, друг мой? Он, Ховатта, сражался на Выборгском фронте против белых. Да, сейчас на нем английский мундир. Но его нелегко носить. Начальство ему не доверяет. И вообще, всему их карельскому отряду не очень верит. Ховатта это чувствует. Ему говорят далеко не о всех планах. Но ему удалось узнать, что намечается крупное наступление против красных где-то за Сорокой. Правда, он не знал, намерены ли англичане послать в бой и их отряд. Но и это возможно.
— Уж я-то не пойду, — заявил Теппана. — Ведь была договоренность… чтоб против своих не воевать. Нет, черт побери…
Хёкка-Хуотари тоже сидел за столом и пил с ними. Но он все время молчал. Ховатта казался ему каким-то чужим. Даже не поинтересовался, как этой осенью с ряпушкой и хватит ли сена на зиму. Хёкке-Хуотари было немного не по себе также от того, что в их амбар из саней выгрузили несколько ящиков с консервами и галетами. Гостинцы! А что скажут в деревне? Но с другой стороны, хорошо, что сын не забыл их.