Водораздел
Шрифт:
— А вот это наш Иво Ахава, — представил Ховатта Иво, словно речь только что шла о нем.
— Слышал я о тебе еще в Пирттиярви, — обрадовался Теппана. — Ховатта о тебе рассказывал. Ты, говорят, по-настоящему за народ стоишь. Ховатта — тоже, только он трусоват. Хи-хи! Ну, я пошел. Надо лошадь покормить. Да и к Пекке зайти. От Наталии привет передать.
— Пекка, наверно, еще не приехал, — сказал Ховатта. — Он позавчера уехал в Сороку. Как узнал, что Палагу там арестовали, сразу и поехал.
— Арестовали? — Теппана сразу стал серьезным. — Ну, бывайте.
Он задал корму лошади и, заперев конюшню, пошагал к станционному поселку.
Пекки дома действительно не было, но у них сидел какой-то гость, мужчина с черной бородой. Фомич, как всегда, сапожничал. Матрена читала по слогам: «Братья, оглянитесь вокруг. Английские буржуи…» Заслышав в коридоре шаги Теппаны, она поспешно сунула листовки под матрац.
— Погодка! Сразу два ветра дуют. Один полы поднимает, другой снег под полы бросает, — сказал Теппана, войдя в комнату. — Мир дому сему.
Он пристально смотрел на чернобородого мужчину. Лицо показалось знакомым, но Теппана не сразу узнал этого человека. А, да они когда-то, много лет назад, были вместе на сплаве на Колханки. И один раз случайно встретились здесь, в Кеми, на уездном съезде Советов. Только теперь этот человек почему-то изменил свою внешность: одет он был как настоящий цыган да и борода у него была намного длиннее, чем раньше.
— Да никак Соболев?
— Он самый.
И чтобы предупредить любопытство Теппаны, бородач поспешил объяснить:
— Вот приехал поглядеть на шурина. Да и молодую невестку хотелось повидать.
Не было ничего странного в том, что Соболев приехал навестить родственников. Это обстоятельство Донов тоже учел, отправляя его в тыл противника.
— А Пекка не вернулся? — спросил Теппана. — Я слышал, он уехал в Сороку.
— Ждем сегодня. Поезд должен вот-вот прийти, — сказала Матрена.
Теппана достал из кармана аккуратные женские варежки и протянул их Матрене:
— Это от Наталии.
Какие, теплые! — обрадовалась Матрена, сразу примерив варежки. — Папа, гляди.
Фомич тоже был доволен подарком Наталии. Хорошо, что родственники у Матрены такие добрые. Такие же добрые, как и Пекка.
Матрена прислушалась, что делается у соседей. Ведь Маша одна, а ей вот-вот рожать. Нет, пока все тихо…
Зашел разговор об арестах. В последние месяцы в Кеми их было много. Забрали даже Батюшкова, того самого, что руководил обороной Кеми и под командованием которого белофинны были отбиты на подступах к городу. Не помогло даже то, что Батюшков был офицером царской армии. Он отказался вступить в белую армию, и теперь был на острове смерти, на Мудьюге. Рассказывали, что там связывают людей колючей проволокой по нескольку человек вместе и затем расстреливают… И Петя Кузовлев там. Его арестовали за участие в подпольной организации, действовавшей в депо. Бедная Маша…
Сквозь вой метели они за разговором не услышали, как подошел поезд.
— Господи! — всплеснула руками Матрена, когда в комнату ввалился Пекка с ребенком на руках. На голове у ребенка была большущая отцовская меховая шапка, из-под которой видны были только курносый нос и ярко-красные щеки.
— Сережка!
Соболев схватил ребенка, прижал к груди. Он не видел сына с тех пор, как ему пришлось уехать из Сороки. Палага с Сережкой остались там. Но вскоре пришли дедовские каратели и арестовали Палагу — за то, что она была женой «большевистского бандита» и еще за то, что поселилась в особняке владельца лесопильного завода Стюарта. Мальчика взяла к себе жена Тимохи, а Палага оказалась за колючей проволокой, в бараке, где жили заключенные, строившие аэродром.
— Как Палага? Худо? — спросил Соболев.
— Ясное дело. С утра до ночи таскают сырые доски, — ответил Пекка. — Надо бы ей как-то переправить сапоги. А то у нее старые совсем развалились. Проволокой да тряпками обмотала и ходит. Там и не надейся получить новые сапоги. Заключенные стали было просить какую-нибудь обутку, а начальник лагеря им и говорит: «Вот возьмем Питер, тогда и получите…»
— А Тимоха?
— Тимоха работает на лесопилке.
— Не взяли, значит…
— Тимоха рассказывал, — сообщил Пекка, — что в лесу неподалеку от Сороки позавчера расстреляли пять солдат второго северного полка. Говорят, не захотели пойти на фронт. Дедов самолично расстреливал…
Подполковник Дедов славился своей жестокостью. Все с ужасом говорили о Дедове. Поговаривали, будто он приходится зятем местному богатею Камбалину. Как оказалось, Дедов и был тот самый таинственный офицер, спрятавшийся перед приходом союзников на чердаке у Камбалина. Откуда он появился? Скорее всего, из Финляндии. Может быть, он был один из тех служивших в Финляндии русских офицеров, которых вербовал в Лиэксе бывший подпоручик царской армии Мавроев. Он переправлял завербованных через границу, на русскую сторону, где в деревне Лужме Ребольской волости их встречал волостной представитель Григорий Григорьев. О существовании этого «этапа» в Петрозаводске узнали из письма от жителей деревни Лужма. После этого тревожного сигнала из Петрозаводска в Лужму был послан отряд финских красногвардейцев…
— Ты, никак, дрался? — спросил Пекка, заметив под глазом у Теппаны огромный синяк.
Теппана махнул рукой: мол, бывает.
Вдруг все замолчали: из соседней комнаты послышались стоны, потом кто-то забарабанил в перегородку.
— Неужто у ней началось…
Матрена бросилась к соседям.
— Папа, сходи скорей за тетей… — через некоторое время крикнула она из-за перегородки.
— Ну и жизнь пошла нынче… — закряхтел Фомич. — Одних убивают, других на место рожают.
Когда он ушел, Пекка сказал Теппане:
— А тесть-то мой воевал вместе с Иво, сыном Пульки-Поавилы. На одной батарее служили. Даже хоронил Иво. Говорит, он и письмо послал родным. Как узнал, что я тоже из Пирттиярви, так и рассказал…
— Гляди-ка ты, — удивлялся Теппана. — Я передам Поавиле да Доариэ.
— А когда ты едешь?
— Завтра утром, — ответил Теппана. — Надо торопиться, пока под замок не посадили.
…Вечером он погрузил в сани полученное со склада продовольствие и рано утром отправился в путь.
Дорога была хорошая, метель, к счастью, прекратилась. Не зря старые люди говорят, что снегопады — к оттепели, морозы — к непогоде, а пурга перед морозом.