Водораздел
Шрифт:
Хилиппу Теппана так и не встретил. Слышал только, что тот был в Кеми и вчера уехал. Ну и черт с ним…
Сзади послышался звон бубенцов. Кто же это так весело едет? Обернувшись, Теппана разглядел, что упряжка украшена разноцветными лентами. Цыгане! Сани вихрем промчались мимо и скрылись за поворотом.
Если бы они ехали медленней, Теппана, конечно, узнал бы в цыгане… опять же Соболева, а в молодой красавице, закутанной в черную шаль, он мог бы узнать жену бывшего секретаря Кемского Совета, убитого прошлым летом возле собора.
Где-то между Подужемьем и Паанаярви Соболев свернул налево. Леса и деревни западнее железной дороги считались ничейной землей. А цыгане, как известно, не признают никаких властей и границ.
III
Прошло уже несколько недель, как немногочисленный отряд Донова отошел от Сороки к реке Онде. Взорвав мост через Онду, отряд занял оборону на берегу реки. Осталась здесь и часть финских красногвардейцев из отряда Вастена. Сам Вастен поехал в Медвежью Гору набирать новых добровольцев. Из Медгоры и Петрозаводска начало прибывать подкрепление, но первое время питерским и финским красногвардейцам и железнодорожным рабочим из Сороки приходилось своими силами сдерживать продвижение противника.
Николай Лонин вместе с матерью поехал в Петрозаводск — надо было доставить эвакуированное из Сороки государственное имущество и предупредить о нависшей над городом опасности.
В те самые минуты, когда Лонин выехал со станции Сорока в поезде с эвакуированными, в Петрозаводске открылся чрезвычайный съезд Олонецкого губернского Совета рабочих и крестьянских депутатов.
В Петрозаводске в это время положение было тяжелое.
В городе, помимо местных белогвардейцев, скрывалось немало агентов, засланных интервентами. На Сенной площади перешептывались спекулянты: «Плохи дела у Советов. Что? Вы не слышали? Не знаете, что англичане уже в Медвежьей Горе?»
Хлеба в городе выдавалось по четверти фунта на душу, да и то не каждый день. Всего неделю назад закрутка махорки на базаре стоила шестьдесят рублей, теперь за нее платили вдвое дороже. Обо всем этом шел откровенный разговор на дискуссии, которая велась в актовом зале бывшей канцелярии губернатора и которую полуголодные делегаты чрезвычайного съезда Советов продолжали в коридорах здания. Большинство делегатов составляли крестьяне, прибывшие из разных волостей, кто на своей лошади, кто пешком. Мужики внимательно слушали, что говорили представители различных партий, но не всегда они могли уяснить себе, кто же из них все-таки прав. А когда состоялось голосование, председателем губернского Совета оказался избран представитель левых эсеров.
Это случилось в тот день, когда в Петрозаводск прибыл последний эшелон с беженцами из Сороки. Эшелон отвели на запасный путь, где стояли и другие составы с эвакуированным с севера государственным имуществом и беженцами. На станции скопилось несколько сотен эвакуированного мирного населения — мужчин и женщин, стариков и детей. Часть их жила в теплушках, часть осталась в зале ожидания на станции, а часть ютилась, где придется.
Лонина назначили комендантом станции Петрозаводск.
Приступив к выполнению обязанностей коменданта станции, Лонин столкнулся с большими трудностями. Мурманская дорога со всем своим многочисленным аппаратом являлась как бы «государством в государстве», не допускавшим вмешательства в свои дела. У железнодорожников был даже свой совет — Совет депутатов Мурманской железной дороги. Среди служащих дороги было немало и таких, кто видел в интервентах освободителей и готов был саботировать мероприятия Советской власти. Эсерам они охотно предоставляли место в поезде, находя, в случае надобности, даже отдельный вагон; устраивая эсеров на работу, подыскивали им теплое местечко. Это они бросили Лонину обвинение в том, что он «предатель», так как приказал сжечь депо в Сороке, чтобы оно не досталось врагу. И хотя на собрании железнодорожников это обвинение не получило поддержки, с собрания Лонин ушел в тягостном раздумье.
Было довольно темно, и, занятый своими мыслями, Лонин не заметил, откуда вдруг рядом с ним появилась молодая, плохо одетая женщина с ребенком на руках.
— Бедный ребенок совсем голодненький, — заговорила она. — А у меня ничего нет… Нет ли у тебя хоть кусочка хлеба? Я рассчитаюсь… Пойдем вон в сарай… Никто не увидит…
Лонин смотрел на женщину, не понимая, чего она от него хочет. Потом достал из кармана хлебную «пайку», которую только что получил после собрания, и, отломив кусок, протянул его женщине.
Неподалеку от станции проходило шоссе, по обеим сторонам которого стояли длинные приземистые бараки с поленницами дров и сарайчиками для кур и коз. В одном из этих бараков жил теперь Лонин с матерью.
— Опять паек урезали? — спросила мать, когда Лонин отдал ей краюшку хлеба.
— Ешь, мама… Я уже перекусил в столовой, — ответил Лонин.
Мать недоверчиво поглядела на него и покачала головой.
Поздно вечером из города вернулся хозяин комнаты, в которой они жили. Весь запыхавшийся, возбужденный.
— В городе арестовано триста офицеров, — сказал он. — Позвали на собрание и всех разом — хоп!
То, что в Петрозаводск съехались сотни бывших царских офицеров, знали и в станционном поселке: жители бараков видели, как по железной дороге на станцию прибывали и группами и в одиночку бывшие офицеры. Губернский военный комиссариат предложил бывшим офицерам вступить в Красную Армию, но офицеры отказались. Большинство из них, видимо, ждали прихода своих товарищей по оружию, наступавших вместе с интервентами с севера. И, конечно, они не сидели сложа руки. На заседании большевистской фракции губсовета был обсужден вопрос об этих офицерах. Большевики решили прибегнуть к хитрости. В том самом зале, в котором несколько дней назад закончился чрезвычайный съезд Советов, было созвано общегородское собрание офицеров. Военком Арсений Дубровский, тоже бывший офицер, открыл собрание и предложил господам офицерам высказать свое отношение к новой армии. Из зала раздались выкрики: «Предатель!», «Присяге изменил!», «Долой комиссаров!». Часть офицеров бесновалась и кричала, другие сидели и зловеще молчали. Тогда на трибуну вышел начальник губчека.
— Тихо! — сказал он. — Зря шумите. Вы арестованы!
Кое-кто из офицеров полез в карман за револьвером, но было уже поздно — в дверях стояли вооруженные красноармейцы.
А утром, едва обитатели бараков и ютившиеся на вокзале беженцы открыли глаза, пронесся новый слух — что в городе арестованы все эсеры.
Как обычно, слух был преувеличен. Арестованы были не все эсеры, а лишь их руководители, в том числе только что избранный председатель губсовета. Все произошло ночью, без всякого шума. Положение было напряженное и требовало именно таких, решительных действий. Был организован ревгубисполком, заменивший исполком губсовета, и председателем его выбрали Петра Анохина, рабочего-печатника, прошедшего большую жизненную школу, кипучего революционера. На телефонных столбах появились воззвания на финском языке:
«Проживающие во всех деревнях, уездах и городах Олонецкой губернии финны-рабочие в возрасте от 18 до 45 лет обязаны явиться в помещение бывшего губернского дома для записи в Красную Армию России… Предлагается быть готовыми немедленно по получении распоряжения к направлению в одно из финских подразделений Красной Армии. Петрозаводская приемная комиссия военной организации Финляндской Коммунистической партии. Валлениус».
По городу проходил сбор одежды и перевязочных материалов для Красной Армии. Организовывались торжественные проводы уходящих на фронт частей.