Водораздел
Шрифт:
За деревьями открылась белая гладь Сегозера. Путь шел вдоль извилистого берега залива.
Временами путь подходил к самому озеру, потом снова уходил в лес. Показался мост через реку Сегежу, Поезд шел совсем медленно. Как только он остановился и красноармейцы спрыгнули с платформ, с другого берега по ним открыли стрельбу. Паровоз запыхтел и пятясь, скрылся за поворотом. Под прикрытием леса артиллеристы скатили орудия с платформ. Тем временем перестрелка у моста разгорелась, оттуда доносился уже треск пулеметных очередей.
— Огонь!
Одно орудие выстрелило, другое дало осечку. Видимо, в нем была какая-то неисправность. Огонь пришлось вести одним орудием, и вскоре, ободренные его стрельбой, красноармейцы бросились в атаку. Им удалось перейти через реку и захватить расположенные на другом берегу бараки. Оправившись от замешательства, белые открыли огонь из пулеметов. Откуда-то издали стали бить шрапнелью. Красноармейцам пришлось отойти обратно на южный берег и занять оборону.
— Вот черти, никак в атаку собираются, — проговорил Донов, внимательно следивший за противником. — Пусть подойдут поближе… А ну давай, ребята!
Белым пришлось отступить, но с наступлением темноты они предприняли новую атаку, уже большей силой.
— Да ты же ранен!.. — воскликнул вдруг Емельян, увидев, как рядом с командиром по снегу расходится красное пятно.
Увлеченный боем, Донов даже не почувствовал боли.
— Давай перевяжу.
— Я сам… — ответил Донов, закатав рукав: — Ты стреляй. Вон туда. Видишь?
Белые понесли большие потери и отошли. Зато на правом фланге огонь усилился — видимо, противник хотел обойти их. Воспользовавшись передышкой, Донов приказал красноармейцам незаметно отойти к поезду. Под прикрытием темноты погрузили орудия на платформы, и поезд пошел к 20-му разъезду. Сегежа осталась за белыми. С такими силами нечего было и думать о том, чтобы отбить станцию.
Оставив на разъезде небольшое прикрытие, Донов с ранеными направился на станцию Уросозеро.
Когда он добрался до перевязочного пункта, находившегося в одном бараке со штабом, Верочка бросилась к нему.
— Вы же ранены!
Гавриил Викторович осмотрел рану и сказал:
— К счастью, кость цела.
Вера обработала рану йодом и стала перевязывать ее, то и дело спрашивая, не больно ли. Донов не отрываясь смотрел на Верочку и не отвечал.
— Почему вы так смотрите на меня? — смутилась Вера.
— Сестра милосердия, — с нежностью сказал Донов. Вернувшись из соседней комнаты, где лежали тяжелораненые, Гавриил Викторович сказал, что Донову придется поехать вместе с другими ранеными в Петрозаводск.
— Лучше в Петроград, — сказал Донов.
Ему хотелось побывать в Петрограде. Он не был там больше года, с тех пор как уехал. Там он сможет повидать тещу. Может быть, ему удастся получить бронепоезд, подкрепление…
— Хорошо. Верочка поедет с вами, — сказал Гавриил Викторович.
Передав командование новому командиру полка, прибывшему из Медвежьей Горы, Донов с Верочкой и двумя тяжелоранеными красноармейцами выехал поездом.
Вернулся он через три недели.
— Как рука? — первым делом спросил Гавриил Викторович.
Вместо ответа Донов согнул руку в локте и предложил доктору померяться силами.
— Я же говорил, — Гавриил Викторович был доволен. — А если бы остались здесь, вряд ли рана зажила так быстро. А Верочка?
— Осталась в Петрограде. Пошла на курсы медсестер. Кончит — приедет на фронт.
В Петрограде Верочка почти каждый день навещала Донова. Теща тоже раза два приходила. Постарела, сдала. И не удивительно, времена теперь тяжелые. Слухи всякие ходят, от которых на душе становится еще мрачнее. После встречи с матерью Сони у Донова настроение было тоже тяжелое. Правда, в Питере ему пообещали бронепоезд. Разведчики говорят — у белых два бронепоезда. В бой их они еще не посылали, не могут — дорога разрушена. И пока что дальше Сегежи не идут. Или, может, замышляют что-то? Но до сих пор на этом участке фронта относительно спокойно. Можно даже иной раз предаваться воспоминаниям.
Донов тихо поднялся и зажег коптилку.
«Дорогая Верочка, — начал он писать. — Сейчас ночь, но мне не спится, я все время думаю о тебе…»
Емельян, стараясь не шуметь, сел на постели, но Донов услышал.
— Почему не спишь?
— Ты тоже не спишь, — ответил Емельян и стал готовить чай.
«Можешь поздравить нас, — писал Донов. — Сегодня получили телеграмму с приятной вестью. ВЦИК наградил наш полк орденом Красного Знамени…»
— Приказ строчишь? — спросил Емельян.
— Что? — Донов очнулся от своих мыслей.
Емельян стал разливать чай по кружкам.
— Не понимаю я тебя, Михаил Андреевич, — говорил он. — Вернулся ты из Питера такой, точно что-то забыл там. Все думаешь, думаешь. Садись. Чай стынет.
Донов сел за стол.
— Масло? Откуда? — удивился он.
Уж не добыл ли Емельян его путем «контрибуции»? От него всего можно ожидать. Тем более в их положении.
— Хозяюшки что угодно дадут, если сумеешь к ним подъехать, — ответил Емельян уклончиво.
На следующий день предположение Донова подтвердилось, он успел забыть о масле, как неожиданно ему раскрылась тайна его появления. Красноармейцы собрались в барак отметить награждение полка орденом. Настроение у всех было радостное. Донов выступил с речью, потом заиграла гармонь, и каждый показывал, кто что умел.
В разгар веселья в бараке появилась старушка и, плача и ругаясь, набросилась на Емельяна.
— Безбожники окаянные… Вот он где. Церкву разорили. Ай-ай! Маслица им захотелось…