Водораздел
Шрифт:
Все же эта деятельность привела к тому, что царские власти начали строить почти во всех деревнях ухтинского края школы. А в самой Ухте была открыта приравненная к гимназии приходская школа, в которой наряду с ухтинцами учились юноши, и девушки и из других деревень. Иво Ахава тоже учился в этой школе. В школе изучали русскую литературу, и таким образом карельские парни и девушки получили возможность читать Пушкина, Лермонтова, Толстого. Обучение во всех этих школах велось на русском языке. Правда, «Братство православных карел», основанное в 1907 г. православными священниками, поставило вопрос о введении преподавания на карельском языке. Оно даже подготовило на карельском языке учебник Закона божьего. Но дальше этого дело не пошло — видимо, эти шаги шли вразрез с русификаторской политикой, проводимой синодом.
Испытывая двоякого рода культурное и политическое воздействие, беломорские карелы оказались как бы среди перекрестных волн, которые схлестывались все более бурно по мере того, как усиливались ветры, дующие с востока и запада.
Кровавое воскресенье в Петербурге, октябрьская всеобщая забастовка, декабрьское вооруженное восстание в Москве — отголоски всех этих событий 1905 года дошли до самых далеких уголков Карелии. Под их влиянием в Ухте состоялась первая политическая демонстрация. Во главе ее шел с красным знаменем в руках молодой ухтинский крестьянин Федот Ремшуев, или Хотатта, как его звали в селе. Власти арестовали его и отправили на каторгу в Сибирь. Арестован был также непосредственный организатор демонстрации Васели Еремеев, или Ряйхя (во время учебы в Финляндии он сменил фамилию).
В 1906 году в Тампере был основан так называемый «Союз беломорских карел». На следующий год царское правительство запретило его. Однако, несмотря на запрет, Союз продолжал свою деятельность полулегально.
В 1908 году в Ухте были организованы летние празднества. На торжества собрались люди из многих деревень. Под видом народного гулянья было проведено собрание представителей различных волостей Карелии, на котором был одобрен адрес и выбраны ходоки для вручения его Государственной Думе. И хотя в адресе не содержалось требования о предоставлении карелам автономии, ответа на него не последовало. Требование о предоставлении автономии впервые было предъявлено только после февральской революции, на собрании, состоявшемся в июле 1917 года в Ухте. В резолюции собрания говорилось:
«На территории населенных карелами и вепсами уездов Архангельской и Олонецкой губернии необходимо образовать особую единую административную область».
Этот адрес был направлен в Петроград, однако чиновники Временного правительства отказались принять его. Они даже не захотели выслушать делегатов.
Таким образом, национальные устремления карелов с самого начала встречали противодействие — сперва со стороны царских властей, затем со стороны Временного правительства — и все попытки добиться автономии оказывались безуспешными.
Это национальное движение карелов в первоначальной своей стадии, будучи направлено против царизма, несомненно являлось освободительным движением, хотя и националистическим. То обстоятельство, что его основателями были карельские торговцы и финские магистры и что его цели не были социалистическими, не дает оснований называть его реакционным. Реакционный характер это движение приобрело позднее, когда в изменившихся условиях оно из направленного против царизма стало антирусским и контрреволюционным и влилось в русло великофинских притязаний финляндской буржуазии.
Хотя на нарукавных повязках у вторгшихся весной 1918 года в северную Карелию белофиннов и было написано «За Карелию», шли они сюда с мечтой о Великой Финляндии. Карельские крестьяне чутьем поняли, по какому делу явились эти незваные гости, и изгнали их со своей земли. Но такая встреча не охладила пыла «друзей» Карелии, и как только они узнали, что карельский отряд распался, решили снова попытать счастья.
До Ухты от Пирттиярви было верст семьдесят. Пока доберешься — на лошади ли, пешком ли, по воде ли, — уж и натрясешься, и нагребешься, и нашагаешься.
— Н-но-о! — поторапливал Хилиппа лошадь.
Они уже доехали до Кормуссалми и спустились на лед пролива. Конь у них был хороший, а пролив Кормуссалми шириной всего в четыре версты, и вскоре они были уже на другом берегу. Впереди, сквозь морозную дымку, виднелось Савилосо — хутор этот состоял всего из одного дома да хозяйственных пристроек. Путники редко заворачивали в Савилосо — до Ухты отсюда оставалось верст пять. И Хилиппа тоже дернул за вожжи, когда лошадь хотела было повернуть к жилью.
На полпути между Савилосо и Ухтой дорога проходила мимо небольшого озера, на противоположном берегу которого виднелось какое-то продолговатое строение с несколькими высокими трубами. Видно было, что это не жилое помещение. «Что же это?» — полюбопытствовал, Ханнес.
— Кожевенный завод, — ответил отец. — Разве по запаху не чуешь?
Эта дубильня, принадлежавшая какому-то ухтинскому богатею, была едва ли не единственным «промышленным предприятием», если ее можно так назвать, во всей беломорской Карелии.
От кожевенного завода было версты две до Ликопя, с которого начиналось село Ухта. Первые дома, мимо которых проехали путники, ничем не отличались от изб в Пирттиярви, но вскоре они увидели более современные дома, большие и покрашенные, с просторными пристройками. По правую руку показался красивый дом, покрашенный в красный цвет. Ханнес разглядывал его с любопытством.
— Это и есть дом купца Сергеева, — пояснил отец.
С этого дома и началась застройка этой окраины Ухты. Правда, старый хозяин дома в Ухте не жил, он обосновался в Каяни.
Колея от полозьев проходила позади построек, сворачивала затем на небольшое озерко и опять поднималась на крутой берег, с которого направо, насколько хватало глаз, простиралось огромной снежной пустыней озеро Среднее Куйтти. Наконец, впереди появилась белая церковь: путники были уже в Рюхье, как называлась эта часть села, расположенная в устье реки Ухты.
— Где здесь живет Хотатта Ремшуев? — спросил Хилиппа у маленького лыжника, попавшегося им навстречу. Щеки у мальчугана были пунцовые, ободранная шапка-ушанка лихо заломлена.