Водораздел
Шрифт:
Вот уже десять лет он ведет торговлю в своей деревне. Правда, торговля его не очень широкая, ни особых помещений, ни весов Хилиппе не нужно. Он обходится безменом, отвешивая в своем амбаре кому пуд муки, кому фунт соли. Покупатели заходят редко. Так что негде ему развернуться. И все-таки Хилиппа — самый богатый человек во всей деревне и почти все жители Пирттиярви — его должники.
Отец Хуоти тоже должен. Все время что-то приходится брать у Хилиппы. Позапрошлой весной, когда отец пахал картофельное поле, соха наскочила на камень и проржавевший сошник переломился. Время было спешное, и пришлось обратиться к Хилиппе: не бежать же за десять верст в Латваярви к кузнецу. У Хилиппы была и соха и новый плуг. Свою старую соху он и одолжил Поавиле на пару дней, но за это Поавила должен был обмолотить Хилиппе осенью ригу ячменя. Приходилось пользоваться и точилом Малахвиэненов: своего точила у Пульки-Поавилы не было. Хилиппа всегда «помогает» им в беде, хотя добрососедскими их отношения не назовешь.
Хуоти противно было идти выпрашивать соль в долг. По правде говоря, матери самой было неприятно отправлять сына к Хилиппе, но что поделаешь… Соль кончилась, а без соли какая уха?
Хуоти, робко приоткрыв тяжелую дверь, бочком вошел в избу Малахвиэненов.
Изба Хилиппы мало чем отличалась от других деревенских изб: вдоль стен тянулись широкие потрескавшиеся лавки, тесанные из толстых сосен; вверху, на такой высоте, чтобы взрослый мог достать рукой, был воронец, одним концом врубленный в стену, другим опиравшийся на край печи. На воронце стояла корзинка с шерстью, лежали недоконченное вязанье, оселки и другие хозяйственные предметы. И все-таки, войдя в избу Хилиппы, сразу можно было заметить, что в этой избе живут лучше, чем в других: две иконы, висевшие в левом переднем углу, были большего размера, чем в других домах, и края их украшала яркая позолота, а на лавке под ними стоял почти новый посеребренный самовар.
Жена Хилиппы сидела на лавке у окна и чесала шерсть. На ней была красная полосатая кофта. В отличие от других замужних женщин, она не носила дома ни сороки, ни головного платка. Волосы ее были собраны в тугой узел.
На полу перед печью сидел Ханнес и вырезал мячик из древесной губки.
— Ну, что скажешь? — спросила хозяйка, накладывая на щетки вперемешку белую и черную шерсть.
— Мама велела попросить соли в долг, — ответил Хуоти и невольно взглянул под потолок, где сушились финские хлебцы с дыркой.
— Соли? — переспросила хозяйка и продолжала неторопливо чесать шерсть. Ханнес тоже не прерывал своего занятия. Хуоти стоял у порога и переминался.
Дверь в горницу была полуоткрыта, и оттуда доносился разговор. Хозяин пил там кофе с каким-то незнакомым Хуоти мужчиной. Запах кофе Хуоти почувствовал сразу, как только переступил порог. В последние годы Хилиппа пил только кофе. Остальные члены семьи Малахвиэненов пили по-прежнему чай. У Хилиппы был маленький закопченный кофейник, в котором он сам готовил себе кофе. Из этого кофейника он сейчас и наливал кофе своему гостю, а тот что-то с жаром ему доказывал. Хуоти слышал только отдельные слова… Гость Хилиппы говорил о каком-то союзе, о братстве соплеменных народов, о чьем-то гнете. Хуоти не мог понять, о чем шла речь в горнице… Он стоял и рассматривал домотканый половик, которым был застелен пол в горнице, деревянную кровать, наполовину видневшуюся из-за двери. На стене горницы висели неторопливо тикающие старинные часы-ходики и большое, надтреснутое зеркало в потемневшей от времени раме. Когда-то рама была, видимо, желтого цвета…
Хозяйка прервала, наконец, свое занятие, взглянула хитрыми глазами сперва на Хуоти, потом на сына.
— Ханнес, — сказала она. — Надо бы дров напилить.
— Не пойду, — буркнул Ханнес, не отрываясь от своего дела.
— Хуоти пойдет с тобой. Пойдешь? — обратилась хозяйка к Хуоти. — Я тем временем схожу за солью.
Всякий раз, когда Хуоти приходил просить что-то в долг, жена Хилиппы находила ему какую-нибудь работу.
Распиливая с Ханнесом длинную березу, Хуоти спросил:
— Что за гость у вас?
— Финн какой-то, — ответил Ханнес. Он и сам не знал, что за человек у них. Немного погодя он добавил: — А мне он конфетку дал.
Расколов дрова, Хуоти и Ханнес стали носить их в избу.
Вскоре Хилиппа и его гость вышли из горницы. У финна на носу было пенсне, в наружном кармане суконного пиджака торчало вечное перо. Хуоти решил, что это и есть тот самый человек, который так странно кликал лодку, когда они с матерью были на рыбалке.
— Ну что, Хуоти? — спросил Хилиппа, попыхивая сигаретой, которой его только что угостил гость.
От грубого голоса хозяина Хуоти оробел еще больше.
— Соли в долг… — едва пролепетал он.
— А за муку еще не рассчитались, — проворчал Хилиппа, поглаживая свои длинные и прямые, как щетка, усы.
Хуоти молчал.
— А косача мне осенью принесешь? — спросил Хилиппа.
— Принесу.
— Дай ему соли, — велел Хилиппа жене. Потом спросил у Хуоти: — А бабка твоя дома?
— Дома. А тебе она на что? — вырвалось у Хуоти.
Гость Хилиппы посмотрел на Хуоти неодобрительным взглядом. Ему было странно слышать, что здесь, в Карелии, дети говорят со взрослыми как с равными себе, обращаясь на «ты».
— Магистр хотел поговорить с твоей бабушкой, — сказал Хилиппа, показав глазами на финна.
Хуоти ничего не ответил. Какое дело могло быть к бабушке у этого финна?
Из амбара вернулась хозяйка.
— Теперь у твоей мамы суп не будет бессолым, — сказала она, подав Хуоти берестяную чашечку, в которой было около фунта крупной, ржавой соли.
Хуоти побежал домой.
Бабушка лечила Микки, у которого на ягодице вскочил огромный чирей. Из-за этого чирья мальчик уже несколько дней не мог выйти на улицу поиграть со сверстниками. Микки лежал ничком на лавке без рубашки и со спущенными штанами. Бабушка сидела рядом, водила безымянным пальцем вокруг нарыва и читала заклинание.
— Мука, если чирей вскочит, коли рана разболится…Положив коробочку с солью на полку, Хуоти стал сбивчиво рассказывать бабушке о важном финне, который гостит у Малахвиэненов.
— Обещал зайти к нам…
Бабушка словно и не слышала, что он сказал. Она продолжала заговаривать:
Уходи, куда велю я, Убирайся на болото… Не расти и не плодись, Сгинь скорей, совсем исчезни…Хуоти выглянул в окошко.
— Идет! — крикнул он испуганно, увидев, что финн направляется к ним.
Микки подтянул штанишки и стал качать сплетенную из дранки зыбку, висевшую на перекинутой через воронец оглобле. В люльке спала Насто.
Окажись Пулька-Поавила дома, он бы узнал этого господина. И финн его тоже бы узнал… Войдя в избу, незнакомец снял шляпу и по финскому обычаю, не перекрестившись, сразу прошел в передний угол, где сидела бабушка.
— Пришел, как нехристь, не перекрестившись, — заворчала бабушка.