Военный талант
Шрифт:
— Да, — сказал я, поднимая со стола "Отрывки". — Что вы знаете о Лейше Таннер?
— Одна из первых переводчиков Тулисофалы. Довольно приличный переводчик, между прочим.
— Она тоже была против войны.
— Знаю. Ее позиция меня всегда беспокоила.
— Почему? — спросил я, на мгновение сбитый с толку.
— Потому что у нее были обязательства перед своей расой, которые перевешивали моральную суть войны. Раз уж война началась всерьез, риск с обеих сторон велик, и правая эта война или нет, с философской точки зрения, уже не имело значения.
— Из
— Понимаю вашу иронию. Но наступает время, когда приходится выбирать. Что бы мы ни считали лучшим для себя, мы должны выбрать общее благо. Даже если нам нужно поддержать безнравственное начинание. Если бы я был человеком, то сражался бы на стороне деллакондцев.
Его слова привели меня в замешательство.
— Вы представляете организацию, посвятившую себя поискам путей сохранения мира, — сказал я.
— Так и будет. Однако это нелегко. Говоря серьезно, с обеих сторон есть те, кто желает войны.
— Почему?
— Потому что многие из нас, заглянув в ваши головы, были напуганы увиденным. Очень легко прийти к заключению, что единственно безопасный путь для нас — сделать вашу расу беспомощной. А среди вашего народа есть многие, кто полагает, и, возможно, справедливо, что враждебность к нам является цементом, не позволяющим распасться вашей Конфедерации.
Я что-то проворчал в ответ.
Он поднялся и расправил складки своего одеяния.
— Как бы там ни было, Алекс, вы можете быть уверены, что среди ашиуров у вас есть друг.
10
Девять человек погибло на "Регалии":
экипаж из восьми человек и Арт Лландмен.
...Хмельные те часы,
Что не вернутся вновь...
Ночью мне снились сны — темные, дикие, не похожие ни на что, испытанное мною раньше. Джейкоб дважды будил меня. Проснувшись во второй раз, я долго лежал, уставившись в потолок, потом принял душ и вышел из дома.
Здания в лунном свете казались сдвинувшимися со своих места. Ветер немного стих, но по-прежнему было холодно. Вскоре на востоке у горизонта появилась серая полоска. Спустившись к Мелони, я какое-то время наблюдал за проплывающими льдинами. Наконец взошло солнце, и улицы стали заполняться людьми.
Они провожали детишек к аэробусу, останавливались поболтать друг с другом, в воздух поднимались скиммеры и плыли над рекой, направляясь в Андиквар. Хлопали двери, в свежем утреннем воздухе раздавались голоса.
Ко мне вернулось хорошее настроение. Уверенность.
Когда я вернулся домой, Джейкоб уже приготовил завтрак. Я плотно поел, подбросил полено в огонь, устроился у камина с чашечкой кофе и через пятнадцать минут уснул.
Послеобеденное время я провел за чтением "Человека и Олимпийца", а потом отправился на свидание с Квиндой.
Если мне требовалась дополнительная доза физической реальности, чтобы уравновесить опыт предыдущего дня, то я ее получил. Квинда великолепно выглядела в бело-зеленом наряде, блузка и пояс гармонировали с цветом ее глаз, волосы свободно падали на плечи. Мы не были голодны, поэтому погуляли часок по набережной, заглянули в книжные магазины и картинные галереи, задержались возле уличного художника, из тех, кто набрасывает ваш портрет на электронной пластинке и делает под ним надпись. Портрет Квинды до сих пор у меня. Даже на этом трехминутном наброске она выглядит потрясающе. Ее глаза сохранили мечтательное выражение, мягкие губы, возможно, чуточку утрированы, вьющиеся волосы обрамляют длинную, стройную шею. Вот и все, что от нее осталось. И странная надпись под рисунком, которую почему-то выбрал художник: "Раз в жизни".
За обедом мы болтали на ее любимую тему. Я описывал свои впечатления от книги "Человек и Олимпиец", а Квинда терпеливо слушала и время от времени ободряюще кивала.
— Ты поздно подошел к ней, Алекс, — сказала она, когда я закончил. Думаю, мы делаем большую ошибку, изучая ее в школе, эта книга не для детей. Но если открываешь ее для себя в зрелом возрасте, не будучи слишком предубежденным, она может взять за живое.
— На самом деле она не о древней Греции, — сказал я.
За рекой в домах, в эллингах, на причалах и в ресторанах зажглись огни.
— Ты прав, — произнесла Квинда. — Он писал о своем времени. Но, с другой стороны, это справедливо для любой хорошей исторической книги.
— Его беспокоило, что планеты, заселенные людьми, не способны создать конфедерацию.
— Наверное. — Ее глаза смотрели куда-то в пространство. — Но, думаю, все сложнее. По-видимому, он хотел, чтобы мы признали наше общее наследие и создали гораздо более прочное объединение, чем простой политический союз. Чтобы почувствовали себя эллинами, а не только гражданами Афин и Коринфа. — Ее лицо погрустнело. — Этого никогда не произойдет.
— Сим рассказывает историю двух греческих колоний, не помню, как они назывались, основанных на побережье Африки. Их окружали дикари, которые регулярно нападали на обе колонии, но несмотря на это, они никогда не действовали сообща, и в конце концов начали воевать друг с другом. Сим пишет: "В нашей расе глубоко укоренился извращенный настрой, который заставляет ее послушно следовать велениям эмоциональных импульсов текущего момента, даже если они мешают выжить! Если вы поймете это, то проникнете в суть того, что социологи наивно называют "мотивационной теорией групп".
Я снова налил вина, и Квинда подняла свой стакан.
— За наши дни на берегу Мелони.
— За маленькую девочку тех дней. Она нашла море?
— Ты не забыл. — Лицо Квинды просветлело от удовольствия.
— Не забыл. — Когда-то мы говорили о том, чтобы построить плот и плыть по течению реки через весь континент. — Ты даже рассердилась на меня, когда я пытался объяснить, почему нам это не удастся.
— Ты пообещал, а потом отвел меня домой.
— Мне никогда не приходило в голову, что ты примешь все всерьез.