Воин Храма
Шрифт:
Почетное место во главе стола занимал командор — Марк фон Хойт.
Те, кто был уже умудрен годами, и те, кто пришел раньше других, садились на лучшие места — спиной к стене. Те, кто вошел после, располагались напротив, на скамьях, стоявших ближе к центру зала.
Капеллан произнес слова благословения ко всем, после чего братия синхронно встала со своих мест, и под сводами зала зазвучали слова "Отче наш", произнесенного хором. Все сели.
Стол укрывали белые салфетки. Перед каждым рыцарем располагались его кубок, его миска,
Прислуживавший без единого слова принялся наливать в кубки вино. Абсолютное молчание являлось обязательным условием, и только треск дров в очаге был слышен в полнейшей тишине.
Один из братьев сел за небольшую кафедру, открыл Писание и принялся читать его вслух. Рыцари в белых одеждах неторопливо отрезали куски от своего хлеба и брали еду с общих больших оловянных подносов. На них лежали говядина и баранина, сваренные с капустой и репой. Но каждый мог взять лишь один кусок мяса, так что приходилось выбирать — или говядину, или баранину.
Ни единого кувшина не стояло на столах. Следя за условными знаками, прислужники наливали напитки. Ни у кого не было права встать из-за стола прежде рыцаря-командора.
Все действо, выглядевшее почти религиозным ритуалом, проходило в полнейшей тишине. Даже звон прибора о прибор казался кощунством под сводами этого зала.
Леннар отрезал себе кусок телятины, но есть не мог — кусок в горло не шел.
Взгляд его то и дело устремлялся туда, в направлении изголовья, где сидел рыцарь-командор. Но не на него самого, а на юношу рядом с ним, для которого еда была разложена на полу — таково было наказание, вынесенное Кадану Капитулом.
К брату, получившему наказание, предписывалось проявлять милосердие: рядом с ножкой стола стояла тарелка, щедро наполненная едой — туда каждый из рыцарей должен был опустить хотя бы чуть-чуть.
Кадан тоже есть не мог.
Никогда в жизни его не кормили вот так. В отцовском замке по его приказу пажи приносили еду ему в кровать. За общим же столом он сидел по левую руку отца — как не старший, но самый любимый сын.
От одного вида мяса, положенного, как собаке на полу, он с трудом мог удержать рвущийся из горла ком. Но если Кадан еще надеялся сохранить гордость, то Леннар уже знал: смирение придет.
Епитимья была наложена на весь грядущий месяц, и как бы ни старался шотландец, он не смог бы протянуть столько без еды.
Леннар ковырнул вилкой кусок нежной телятины. Попытался положить немного в рот — но теперь ему самому казалось, что Кадан смотрит на него, и щеки заливал румянец.
"Почему этот мальчишка не дает мне спать", — в который раз подумал он. Но некому было дать ответ.
Закончив трапезу, с разрешительного жеста командора братия встала из-за стола, и рыцари, все так же не нарушая тишины, по двое проследовали в часовню.
Ролан оказался рядом с Леннаром как по волшебству — но оба молчали. До окончания молитвы нельзя
Только когда служба подошла к концу, Ролан, все еще державшийся подле Леннара, заговорил:
— Твой оруженосец меня оскорбил, — негромко произнес он.
Спина Ролана все еще зудела болью после того, как накануне, посреди двора, служитель, назначенный командором, отвесил ему двадцать плетей. Такова была первая часть его наказания. Второй же стало лишение мяса на десять дней.
Леннар молча двигался по коридору, не желая отвечать. Но в знак того, что услышал, все же кивнул.
— Я хочу, чтобы ты передал мне право его наказать.
— Если бы ты заслужил такое право — тебе дал бы его Капитул, — сказал Леннар и, более не обращая внимания на Ролана, ускорил ход.
Когда солнце опустилось за стены замка, Леннар отыскал Кадана на конюшне — тоскливо глядя перед собой, тот чистил коней.
— Пойдем, — коротко приказал Леннар.
Кадан, кивнув, поднялся и последовал за ним.
Они прошли в самый конец конюшни и остановились между двух стойл.
— Лицом к стене, — приказал Леннар.
Кадан сглотнул, силясь подавить обиду, и, отвернувшись от него, уперся ладонями в деревянную балку.
— Мне снять тунику? — спросил он, видя, что Леннар медлит.
— Да, — подумав, ответил тот и куда-то отошел.
За то время, пока он подбирал плеть, Кадан освободился от верхней одежды и теперь стоял перед ним с обнаженной спиной. Леннар подошел и замер, глядя, как подрагивают острые лопатки. Опустил руку на них и чуть погладил.
— Расслабься, — тихо сказал он.
Кадан кивнул, но дрожать не перестал.
Леннар все еще медлил.
— Ты боишься боли? — спросил он.
— Не знаю, — Кадан коротко усмехнулся, — я никогда не испытывал ее.
— Боль — только способ очистить себя, — произнес Леннар спокойно, продолжая успокаивающе поглаживать его по спине, как гладил бы взбудораженного коня. — С каждым ударом грех будет покидать тебя.
— Но я не…
— Грех будет покидать тебя, — повторил Леннар тверже, — если ты готов избавиться от него. Если ты признаешь, что совершил грех. Ты совершил его?
Кадан молчал. Рука Леннара исчезла и ему стало холодно.
— Ты считаешь, что да? — спросил он.
Леннар какое-то время молчал.
— Писание учит нас, — наконец сказал он, — что насилие и жестокость не приумножат число добра. Понимаешь?
Кадан не отвечал.
— Твой удар лишь разозлил брата Ролана. Он был унижен и испытал боль — и теперь захочет отомстить.
— Я тоже, — сдавленно произнес Кадан, — был унижен. И тоже испытаю боль.
— Вопрос не в том, чья боль сильней. До тех пор, пока ненависть и ярость управляют тобой, ты не сможешь разорвать круг вечного насилия и вечных смертей.