Воин
Шрифт:
— Ничего.
Это было мучительно. Чем больше он пытался лгать, тем яснее понимал, что Фолконер видит его насквозь, и, когда полковник приподнялся на локте и потребовал правду от Леклерка, тот признался во всем.
— Там никого не было, кроме нас. Вы только отдавали приказы. Даже не слишком громко. Правда, честно. — Он отступил, жестом и улыбкой извиняясь перед Конвеем.
Откинувшись назад, Фолконер с усилием жадно глотал воздух. Пот лил с него ручьями. Конвей сказал:
— Полковник, довольно. Вы вредите себе.
Тот скривился.
— Я думаю о том, как не навредить
Конвею хотелось успокоить полковника — его слова озадачили всех. Они составили график дежурств, чтобы Фолконер никогда не оставался один. Его состояние стремительно ухудшалось. Конвей задавал себе вопрос, понимала ли настоятельница, насколько отчаянным было положение Фолконера. И был уверен, что она хорошо это скрыла, как умолчала о показанном женщинам в тот день. Картер все еще не могла об этом говорить.
И теперь человек, который должен быть самым сильным из них, умирал.
Глядя на серые каменные стены, Конвей вспомнил о панике, охватившей его при первой вспышке бреда Фолконера. Ти, девушка-рабыня, подслушивала. Она не понимала, но интуитивно чувствовала, что речь шла о тайнах. Она передавала Фолконеру ходившие о них истории, рассказы, в которых они были волшебниками, пришедшими из места, откуда еще никто не возвращался. Как-то Конвей спросил у нее, почувствуют ли люди угрозу, если пришельцы окажутся слишком отличными от них, и Ти ответила, что он прав. А Конвей знал, как люди этого мира реагировали на угрозу.
Фолконер получал хорошее лечение. По приказу Алтанара у них было все, что они просили, в том числе и чистая комната.
Ти оказалась незаменимой. Когда не было целительниц, она бралась за любую работу. Фолконер спрашивал про нее, если девушка какое-то время отсутствовала. Конвей тоже оценил ее. Ти была симпатичной, любила рассказывать о местных обычаях и помогала им с языком. Конвею казалось, что она чрезмерно подозрительно относится к Алтанару, чем расстраивает Фолконера. Мэтт подозревал — именно она заставила полковника задуматься о том, что их комнату прослушивают. Вполне возможно; но проблема заключалась в том, что у Алтанара могла иметься дюжина причин, чтобы оставить Фолконера именно здесь. Может быть, ему не хотелось, чтобы люди увидели, насколько уязвимы оказались его новые друзья.
Конвей сморщился, вспомнив, как начал осматривать стены в поисках отверстий для подглядывания, чтобы успокоить Фолконера. Капитан охраны, Итал, чуть не поймал его за этим занятием. Это было бы просто замечательно, подумал Конвей, с удивлением понимая, что убьет любого, если почувствует угрозу.
Угроза…
Он становится похожим на них. На тех, кто создал этот мир и приговорил его провести в нем остаток жизни.
Возвратилась целительница. Напоследок Конвей пробормотал что-то о том, чтобы полковника вынесли наружу, на солнце и свежий воздух.
За гобеленом, неуклюже согнувшись, подсматривал Итал. Одной рукой он нервно потирал камень, как будто это могло помочь лучше видеть, сделать более ясными место действия и голоса. Он научился понимать многое из того, что они говорили на своем гортанном языке, но подслушивать было чертовски трудно. Он мучился сомнениями, не следует ли доложить королю о том, что удалось разузнать. Итал вспомнил аромат супа, в животе у него заурчало, и воин покинул свой пост.
Перед передачей просьбы об аудиенции стражники в прихожей рабочих покоев короля подвергли его обычному обыску. Через небольшую, забранную решеткой амбразуру прозвучало разрешение, и они бесстрастно распахнули окованную железом дверь. Сразу за ней был барьер, почти перекрывавший коридор. Он был деревянным, покрыт медными пластинами. Факелы с обеих сторон кидали мягкий жар на полированный металл, но черные хмурящиеся глаза, нарисованные на его поверхности, предупреждали всех входящих.
Итал обошел вокруг барьера. Сама комната была темным душным кубом. Атрибуты роскоши только подчеркнули ее изолированность.
Ее центр занимал массивный дубовый стол. В его главе располагалось кресло Алтанара — приподнятое, похожее на трон, из богато отделанной светлой древесины с резными подлокотниками в виде лососей из нефрита. Орел из слоновой кости «сидел» на высокой, обтянутой кожей спинке. Пол полностью закрывали ковры из медвежьих шкур, и в полированном серебряном канделябре причудливой формы горело множество свечей.
Алтанар стоял возле кресла, нетерпеливо барабаня пальцами по столу. Когда Итал закончил, он спросил:
— И это все? — голосом, который не предвещал ничего хорошего. Итал заметно сжался.
— Вы велели сообщать обо всем важном, король. Этот человек, Фолконер, боится, что может проговориться. Они говорили о том, откуда пришли, о «проекте». — Алтанар продолжал свирепо смотреть на него, и Итал тихо закончил: — Их трудно понимать.
Алтанар медленно подошел, издеваясь над дрожащим солдатом глумливым фальцетом.
«Обо всем важном, король». «Боится, что может проговориться». Ах, да — «проект». — Он остановился прямо перед Италом.
— Ты, безмозглый придурок! Ты оставил их одних, чтобы прийти сюда и сообщить мне, что ничего не понял. Он сейчас спит? Что он говорит?
Итал запнулся, казалось, все его тело ищет ответ.
Алтанар ударил его.
— А теперь попробуй понять. Я рад, что он умирает. Мне не придется его убивать. Я рад, что он бредит. Он расскажет мне, о чем спрашивать остальных. Возвращайся. Мне важно знать каждое его слово. Когда он заснет сегодня вечером, отправишься к блюстителям истины. Скажешь им — я хочу, чтобы тебя хорошо выпороли, напомнили тебе о твоих обязанностях, но так, чтобы завтра ты смог работать. Ты понял?