Вокруг «Серебряного века»
Шрифт:
Вряд ли случайно в архиве Рындиной отложилась машинопись одного из сравнительно немногих для своего времени исследований о мистических орденах в советской России [642] . Можно только пожалеть, что неизвестна судьба архива сборников «Оккультизм и йога», с редактором которого, доктором А. М. Асеевым, Рындина состояла в переписке. Равным образом пропал практически почти весь архив С. А. Соколова, и лишь отдельные сохранившиеся его письма помогают восстановить облик Рындиной.
642
Опубл.: Оккультизм.С. 429–439.
Для публикации нами выбраны отрывки из дневника, касающиеся событий, начиная со встречи Л. Д. Рындиной и С. А. Соколова (Сергея Кречетова). С начала 1906 дневник воспроизводится полностью, за исключением нескольких небольших фрагментов, относящихся к пребыванию Рындиной у родных в Варшаве, вдали от артистической среды. Дневники, отрывки из которых мы публикуем, хранятся: РГАЛИ. Ф. 2074. Оп. 1. Ед. хр. 1 и 2 (во второй тетради записи начинаются с 15 марта 1907). При публикации сохранены некоторые орфографические особенности оригинала (такие, например, как «мущина», «преждний» и т. д.).
Дневник
2 марта <1904>.
Вчера
16 августа <1905> (вторник) Цехацинс<к>.
643
Имеется в виду гастрольный спектакль в Варшаве по пьесе Г. Зудермана (в другом переводе — под названием «Родина»). Подробнее см.: Рыбакова Ю. Л.В. Ф. Комиссаржевская: Летопись жизни и творчества. СПб., 1994. С. 258–259.
<…> До Берлина мы доехали благополучно, там сделали кое-какие покупки, пообедали и поехали. В дороге с нами случилось приключение: мы не пересели, когда было надо, и очутились вместо Торна в Бромберге, где просидели от 10 до 12 часов ночи. В 12 часов 25 минут мы только оттуда выехали. Трудно было найти место, наконец нашли. С нами сидело несколько молодых людей. Один из них заговорил, это оказался русский. Сначала он показался мне не то пьян, не то ненормален, но во всяком случае меня заинтересовал. Оказался <так!>, что это поэт Сергей Кречетов, издатель или редактор журнала «Искусство» [644] . Мы уже под конец разговорились как друзья. В Александрове была пересадка для него и выходила я. Мы не расставались уже. Воображаю, что думали знакомые, которых там как раз было довольно много. Он обещал мне писать, посылать книги, отвечать на все интересующие меня вопросы. Я была как в чаду. Он мне сказал, что он женат, это меня как-то не смутило. О чем мы только ни говорили! Не знаю, верно ли, было ли у него то чувство, что мы где-то виделись, что это не первая наша встреча. Мне это казалось, он говорил, что это ему не только кажется, но что он в этом уверен. Мы встретимся еще. Как это странно, как хорошо. При расставании он мне поцеловал руку, и когда мы отошли, я обернулась — он мне посылал воздушный поцелуй. Правду ли он говорил то, что чувствовал, или это была болтовня? (Я не хочу быть не тем, чем верит он, что я есть.) Я еще не могу этому верить. А как хочется верить, ведь этот человек мог бы меня выдвинуть. Захочет ли он? Я как-то все эти дни ни о чем думать не могу. Я верю во что-то, чего-то хочу. И не знаю, так ровно ничего не знаю. Когда мы расстались, было после трех ночи. В половине пятого мы были дома [645] .
644
О журнале «Искусство» и деятельности в нем С. А. Соколова (1878–1936; псевд. Сергей Кречетов) см. подробнее: Лавров А. В.Русские символисты: Этюды и разыскания. М., 2007. С. 457–458.
645
В мемуарах Рындиной эта встреча описана так: «Летом я ездила с отцом в Германию. Возвращаясь обратно, заговорившись, мы пропустили нужную нам пересадку и оказались ночью на станции Бромберг. Отец не хотел терять времени, а так как до пограничной станции Александрово было только полтора часа езды, то мы сели в первый идущий до границы поезд. Он оказался переполненным. В купе, куда мы вошли, все места были заняты, но мне сразу уступил место молодой человек, оказавшийся русским. Я предложила это место отцу, а сама вместе с молодым человеком стала в коридоре, и мы разговорились. <…> Полтора часа разговора в полутемном коридоре вагона решили мою дальнейшую жизнь» (С. 295). В машинописи воспоминаний после слов «возвращаясь обратно» были еще слова, поясняющие некоторые места далее публикуемого текста: «(в находившийся на границе курорт Цеханцинск), где мои родители обычно проводили лето…» (РГАЛИ. Ф. 2074. Оп. 2. Ед. хр. 9. Л. 2).
2 сентября (пятница), Кельцы.
<…> На другой день я получила три книги от Кречетова — с надписями. Меня это все страшно волновало. <…> Вчера писала и сегодня посылаю Кречетову свои карточки и длинное письмо [646] <…>
18 сентября (суббота), Варшава.
<…> На следующий день приезда я получила письмо от Кречетова, а через три дня книги. Какое чувство оно произвело на меня, трудно сказать. Я вкладываю это письмо в дневник, оно, во всяком случае, очень для меня важно [647] .
646
Ср. в мемуарах: «Между мной и Грифом, как все его звали в Москве, завязалась переписка. В ней не было ни слова о любви. Я писала, что стремлюсь на сцену, а он звал меня в Москву как в центр русской театральной жизни. Я уже давно мечтала о сцене, но мои родители были против, и под их влиянием я занималась живописью, которую тоже очень любила. Училась я живописи в Варшавской академии, которая по своей программе была как бы преддверием к Петербургской академии художеств» (С. 295).
647
Упомянутые письма Соколова к Рындиной нам неизвестны.
12 октября.
9 окт<ября> получила письмо от Сергея. Упрекает, что я не пишу, шлет стихи [648] . Я не пишу? Да, я боюсь часто писать, я боюсь его, боюсь себя. Ведь ника<ко>го сериозного чувства он не мог ко мне почувствовать, самое большое — что я его заинтересовала, рад поиграть, а я… я фантазерка. Эта встреча, ореол, красота фраз — красота во всем, начиная с костюма, ум! Все это влияет на меня. Вот я в данную минуту чувствую, что и теперь он мне дорог, я могла бы примириться с его потерей, но она бы была мне тяжела. Я сознаю, что я живу его письмами и только силой воли заставляю себя не думать о нем, не пишу часто. Со сценой я все еще не решила. Боже, помоги, выведи меня на эту дорогу. Мне так страшно, я боюсь жизни. Сергей пишет: «Я с Вами — Вы не одна!» — я боюсь его! — Я еще более одна. Какая я слабовольная! «Наверно, скоро сгорите». Отчего же другие живут, а я нет? Неужели я не талантлива, не достигну? С самого детства я мечтала, стремилась куда-то, искала, ждала, и вот 22 года — Я — ничто! Я ищу, я хочу — и никакой веры в будущее. Жизнь, жизнь. Я боюсь всего. <…> Сергей берет еще меня тем, что он первый мущина, с первого взгляду обративший на меня внимание, а я была непричесана, плохо одета, усталая с дороги, даже без пудры. За это я бы хотела быть красавицей и чтоб он один был мне дорог. Я способна на все — за это.
648
Далее строка зачеркнута.
27 октября (четверг).
С первой почтой из Москвы я получила письмо от Сергея. Он уж прямо говорит о любви. Я ничего не могу понять из своих чувств. Я думаю только о нем, им живу, но я сознаю, что я еще не его вполне. <…>
20 января <1906> (пятница).
В среду я приехала в Москву. Меня встретил Сергей [649] . Квартира была найдена. У очень милых, хотя в полном смысле буржуазных людей. Все дни я виделась с Сергеем; вчера была у них, познакомилась с женой [650] . Сегодня он приехал за мной. Мы были вместе, говорили о многом и кончили — да, кончили тем, что поцеловались. Теперь я вернулась. Я думаю о том, что нужно себя проверить, о том, что мои беспокоятся. Что нужно работать. Любовь ли это, что это такое? И такое мучительное чувство тоски. Прав ли он, верить ли ему, идти ли? Ничего, ничего не знаю.
649
Ср. в «Ушедшем»: «Я боялась, что Гриф на вокзале меня не узнает, но он узнал. Только, верно, первое его впечатление было не в мою пользу, он вскрикнул: „Какая вы желтая!“ Воображаю, какой глупой и желтой я была от волнения» (С. 296).
650
Женой С. А. Соколова была писательница Нина Ивановна Петровская (1879–1928), у которой как раз в то время разворачивался бурный роман с В. Я. Брюсовым.
23 января (понедельник)..
Вчера днем были с Сергеем Ал<ексеевичем> на выставках и вечером у них играли даже в chemin de fer. Когда с ним вместе, то выигрываю, т. е. выйграла <так!> рублей 5. Были там кое-кто из писателей. Хотя все это типы, несравнимые с Сергеем, хотя, быть может, и более, чем он, известные имена. Все эти дни утро была одна, а вечером приходил Сергей. О чем только мы ни говорили. И все это так легко, так естественно. Каждый вечер вместе. О том вечере у него, когда мы не выдержали оба и я первый раз в жизни поцеловала — мы решили пока не вспоминать. И он мне сказал, что не хочет и тени насилья, хотя бы над волей, и будет брат — до тех пор, пока я этого пожелаю или пока он будет в силах, когда бы он меня настолько полюбил, что это тронуло или разбило его душу, он или порвет, или я уступлю. А я — я не знаю. Люблю ли я его? Знаю, что он мне бесконечно дорог. И только страх потерять его — страх неизвестного удерживает меня. Мои родители тоже какой-то укоризненной тенью стоят [651] . Хотя разве так, как теперь, не хорошо? Когда он сидит рядом со мной, так нежно гладит мою голову, руки, когда, близко прижавшись, на санках мы едем, и только изредка перекидываемся словом, разве так не хорошо? А жена его, она милая, она ласково меня встречает и нисколько не подает не только тени ревности, но даже соединяет нас. Странно все.
651
Ср. в воспоминаниях: «Отец <…> пришел ко мне в комнату и стал меня уговаривать не ехать» (С. 295–296).
25 января (среда).
В понедельник мы были с Сер<геем> Ал<ексеевичем> на «Буре» в Малом театре и ужинали в ресторане каком-то, кажется — «Ярославле» [652] ; вчера на «Для счастия» Пшибышевского [653] , потом были в литературном клубе [654] . Там сидели, ели, пили, а потом Сер<гей> Ал<ексеевич> меня опять провожал, и опять точно тайной какой-то силой поцеловал меня, а потом в подъезде и я его целовала. Какое-то странное неизбежное веление. И так все само собой. А если это сон, обман, призрак? Боже мой. Сегодня целое утро сидела у меня Нина Ивановна, — она пока хорошо относится. Я боюсь быть навязчивой по отношению <к> Сер<гею> Ал<ексеевичу>. Боже, ведь если это любовь, я так долго ждала ее, так измучилась этим. А если нет, опять нет? А жизнь другая — та, что осталась за мной, а родители, все как-то ушло. И я осталась тут. А если это насмешки его надо мной?
652
Вероятно, имеется в виду известный ресторан «Малоярославец».
653
Спектакль московского Нового театра, через некоторое время превратившегося в театр Незлобина, где играла Рындина.
654
Имеется в виду Московский Литературно-художественный кружок на Б. Дмитровке. Впоследствии Соколов принимал активное участие в его деятельности.
27 января (пятница).
Вчера был Серг<ей> у меня, позавчера я у них. Странно, мы без конца целуемся, говорим о так многом. Нина Иванов<на> предполагает ехать летом с Валерием Брюсовым в Норвегию и говорит: «Поезжайте Вы куда-нибудь с Сережей» [655] . И при ней он говорит: «Ты, Нинка, едешь с Валерием, ну а Вы, Искра, поедемте тоже куда-нибудь». Вчера мы с Сергеем сидели и то обнимались на диване, то у стола. Я сидела у него на коленях. И так странно, странно мне было весело, я дурила. Одно меня смущает — это ложь перед всеми. Родными и знакомыми. Ложь, которая необходима, которую нельзя избежать. Что делать — нужно. Буду писать своим ложь — кругом ложь. Пока же я не знаю, счастлива я или нет. Безумного счастия, того, что я ожидала, нет. Да, пожалуй, верно: я позволяю себя любить, позволяю себя целовать, но и все. А ведь я женщина, самая обыкновенная женщина. Неужели же я в себе все подавила? Нет, нет, не может быть, иногда мне кажется, что лед тает, ведь я еще молода, я глушила, давила все в себе, но я жива еще, жива. Я еще способна ощущать счастие.
655
Летом 1905 Петровская с Брюсовым были в Финляндии; план поездки в Норвегию постоянно фигурирует в ее письмах, однако он не осуществился.