Вокруг «Серебряного века»
Шрифт:
11 февраля (суббота).
Я давно не писала. Я не могла писать по многим причинам, а главное — после того, как я дала прочесть Сергею этот дневник, мне странно было бы писать в нем, зная, что сегодня же он будет им прочтен. Но теперь я решила его прятать или каким другим образом, но не давать читать его ему, и пишу, опять пишу. За это время я так много пережила, пер<е>видела народу. Наши отношения с Сергеем то как-то натягивались, то мы были — по крайней мере, мне так казалось — бесконечно близки. Мне так странно, так непривычно хорошо быть с человеком-мущиной так просто, гладить и целовать его волосы, шею, сидеть у него на коленях, крепко прижиматься к нему, и по телу пробегает такая легкая…
13 февраля (понедельник).
Я не дописала прошлый раз, что-то помешало. Что я хотела от любви, я имею. Только какая-то самой мне непонятная тоска сжимает грудь, сердце. Или это тоска по своим, или это непривычное мне положение скрываться, когда вся душа кричит, — я не знаю. Бываю везде с Сергеем вместе, и, конечно, толки и т. д. Я держала в начале февраля экзамен в консерваторию, выдержала, но решила не поступать, невыгодно. И теперь у Званцева [656] беру частные уроки пения и декламации. Иду и сегодня туда. Вчера была на постановке (новой) «Евгения Онегина» [657] . Хорошо. Красиво
656
Николай Николаевич Званцев (1870–1923) — актер и режиссер МХТ и театра Незлобина.
657
Речь идет о постановке оперы П. И. Чайковского «Евгений Онегин» в «Кружке художественных исканий». См. рецензию на эту постановку: Театр и искусство. 1906. № 10. С. 149.
4 марта (суббота).
Я живу уже больше недели (с прошлой среды) в меблированных комнатах. С Ветошкиными у меня вышла история из-за Сергея и Нины — они меня звали несколько раз по телефону, ну а Ветошкин обозлился. Впрочем, это все давно готовилось. Трудно было бы ужиться мне с ними, моя репутация не давала им покою. (Я пишу факты, т. к. ведь они жизнь) [658] , ну, а душа, что она, идет ли она вперед, будет ли она такой многогранной, как хочет Сергей? Его нет сегодня — он куда-то уехал. Я еще девушка. И как-то опять мне непонятным образом избежала этого перехода. Мне как-то странно об этом писать — даже будто стыдно как-то. Но я хочу быть такой, как я есть, здесь. Я почти ничего не делаю. Званцев уезжал, я была нездорова. Сережа бывал каждый день. Я как-то избегаю и чувствую неловкость писать о нем сегодня, а ведь, собственно, все мое существование заполнено только им, и я чувствую, как одна за другой отворяются стороны души, сердца, и все это ему. Я понимаю, что я люблю его. И он говорит, что любит, и теперь при всем даже желании не верить ему я не могу. Да, тетя права — все мысли и чувства у меня его. Что ж — это хорошо.
658
Вписано: «Зачем написала, не знаю».
9 марта (четверг).
Я уж не девушка — это было 7-го марта. Я знала, что так должно было быть и потому даже теперь я почти не чувствую перемены. Во всем этом облик Сережи так красив, так идеален, что все кажется мне свято, высоко. Мысль о том, что я не замужем, меня даже не занимает — не все ли равно мнения, а лично, то от того, что меня благословит священник, это не будет более свято, а я верю, что меня благословил Бог.
Мне грустно сегодня. Кажется, Сереже грозит неприятность — в политическом духе. Неужели же что выйдет из этого действительно нехорошее? Тетя пишет, что о фимиаме, который мне курят поклонники, я должна думать критически. Мне вспоминается <так!> мои разговоры с Сережей, и я думаю, как все ошибаются в наших отношениях. Его вечные нападки на мою лень, мое безделие, на мою неряшливость и многое другое — как это не похоже на фимиам. Только бы с ним ничего не случилось скверного! Я так боюсь этого. Неужели же что будет нехорошее? У меня в данную минуту мысли прямо путаются. Я только что говорила с ним об этом по телефону.
У Зелинских бываю. Милые, но как это все далеко как-то. Я оторвалась. Верно, у меня все мое личное разрушено, осталось только сознание, что я не своя, что все мысли, чувства и слова — Сережи, и что мое «я» только действует, чтоб помочь ему овладеть моей душой, умом, чтоб ему было легче вылепить то, что он хочет. Все это мне дает какое-то мне самой непонятное чувство. Все воля Божия! — Вот оно, что я не дала ему — это мою веру, и это я не дам, остальное все его, и я отдаю с радостью, не требуя ни вечной любви, ни верности — я отдаю потому, что в этом мое счастье, и если больше дам — больше счастия. В данную минуту он меня любит, и не <нрзб.> ни я за себя, ни он ручаться не можем. Мы свободно сошлись и свободно любим.
28 марта (вторник).
Мне хочется сказать о фактах, что произошли за это время. Приехал сюда француз из Парижа для сотрудничества в «Руне» — благодаря ему и мне оказалась работа [659] . Кроме того, мне трудно подыскать бы было дело (я перевожу пословно с рус<ского> стихи, а Вальдор уже их рифмует).
Была это время у меня история с Ниной — я была у них — она была, как все это время, в ужасном настроении, меня тоже это волновало как-то. Сережу <так!> позвонила (по телефону) какая-то дама, он отвечал ей что-то. Нина удивлялась, зачем он ей не скажет не звонить больше. После каких-то полунамеков она сказала, что «я могу и влюбиться», а я вскочила и расплакалась. Нина ушла из дому. Все это было неприятно. Пришлось писать Нине. Хотя потом ничего, все уладилось, но я страшно испугалась, что та тень, что пробежала между нами, могла быть неприятна Сереже. Теперь все хорошо. В именины была в театре, а потом ужинала в Литературном с Сережей. Каталась на лихаче с Тастевеном [660] позавчера. Странно — раньше думая о своем будущем муже или любовнике, разве я предполагала это так, как это есть теперь? Недавно я после многих ласк смотрела на его тело, красивое, сильное — мой любовник! И разве будь это не Гриф, возможно бы было это мое теперешнее состояние? Этот взгляд на все как на нечто святое. Это красиво — я смотрела. Два наши голые тела — одно большое, сильное, другое нежное, хрупкое и красивое. И может ли быть, чтобы все эти оттенки, так именуемые развратом, были как-то скверны, грешны? Разве если не любишь — не тело? Теперь это мне все нравится, дает минуты счастия. Я люблю — мой любовник — любима. Как дико, как ново, а хорошо.
659
Речь идет о поэте Эсмер-Вальдоре (Александр Мерсеро; 1884–1945). Журнал «Золотое руно», в котором Соколов руководил литературным отделом, на протяжении первого полугодия 1906 давал перевод на французский язык большинства материалов каждого номера. Первоначально переводилась только проза, в задачу Вальдора входил перевод стихов. Он приехал в Москву вместе с М. А. Волошиным и Е. О. Волошиной 15 марта 1906 г. (см.: Купченко В. П.Труды и дни Максимилиана Волошина: Летопись жизни и творчества 1977–1916. СПб., 2002. С.156). См. также выше раздел «Символистская Москва глазами французского поэта».
660
Генрих Эдмундович Тастевен (1880–1915) — секретарь журнала «Золотое руно» Ср. в воспоминаниях Рындиной: «Французским переводом ведали двое: московский француз Тастевен, корректуру вел специально выписанный из Парижа французский поэт Эсме Вальдор» (С. 302).
16 мая (вторник).
Уже скоро месяц, как я в Варшаве. Грустно я уезжала из Москвы. Тяжело мне было расставаться с Грифом. Нина последнее время была прямо нежна со мной, и здесь, в Варшаве, я получила от нее нежное письмо. Она все в Москве, бедная. Провожал меня Гриф. Я плакала. Здесь я пишу ему нежно, он одно время писал чуть не каждый день — вот эти дни не получаю писем, но прислал книги и «Зол<отое> Руно» за апрель. Здесь художники меня встретили дивно. Познакомилась с Воробьевым, странным человеком, любящим искусство и литературу. Дома чувствую себя хорошо, и если бы можно было соеди<ни>ть Сережу и дом. Но, к несчастью, это Не соединяемо и потому нужно брать как есть. Он мне славные письма писал и, надеюсь, еще напишет. Здесь я опять прежняя Лида — дочь своего отца, и чувство барышни вполне мне приятно. Тот туман, что навевается любовью, мне приятен, и теперь мне удовольствие вспоминать его. Работаю все время по пенью. Голос окреп и идет хорошо (чтоб не сглазить). Скоро перееду в Цехацинку, где меня уже приглашают участвовать в спектакле. Здесь Боголюбов был страшно любезен со мной и даже пришел ко мне в ложу поздороваться, поговорить и пожелать всего лучшего. <…> Я мало писала в Москве. И теперь вижу, что это потому, что чересчур все было ново мне. Я ничего из прошлого не жалею. То, что произошло, — я вознаграждена за него. Ведь разве бы всякий мог действовать так, как Сережа? Когда еще ничего не было, — суметь удержаться в очень критический момент, и после прямо чуть ли не по-отечески относиться. Милый, милый! Когда я его первый раз поцеловала, — как это было? Я сидела на диване, он сказал: «Не знаю, будете ли Вы мне всегда сестрой». Я протянула руки, он опустил голову. Потом встал и отошел. Я тоже встала и подошла к углу стола, оперев руку на кресло, он положил на нее свою голову, я наклонилась своей головой на его, он меня начал целовать. А другой раз на диване в его комнате. Я боялась его, боялась всего. А теперь что будет? Что будет? Я с такой верой шла и иду. Что дальше?
5 июля (среда).
После 16 мая — много было чего. Я ждала Нину в Варшаву, она приехала, пробыла дня три и уехала обратно [661] . От Сережи были часто письма и телеграммы. Потом за три дня до отъезда в Цехацинку познакомилась с Воробьевым и его другом Вершинским. Ездила с ними в имение Рущиц [662] «Влохи». Узнала там, что Рущиц бесспорно мной был заинтересован. Воробьев в разговорах и письмах старался мне доказать, что Сережа моей любви не стоит. Мне было иногда смешно, иногда обидно это слушать. Рущиц сказал: «Она еще будет в моих руках». Все дело и теперь так ведется. В Цехацинке я жила тихо-мирно, волновалась, когда не получала долго писем, радовалась им, болтала с сестрами и изредка появлялась в парке, приезжал ко мне туда Вершинский. Числа 18 я выехала оттуда в Варшаву, там делала покупки и все время была с мамой, Воробьевым и Вершинским, которые меня и провожали. 19 я была в Москве, а на следующий день в Малаховке [663] , одна на даче, сад кругом, гамак, вечером Сережа приходил. Мы встретились прямо безумные, и теперь люблю, думаю, что и он любит. Переменила фамилию, сделалась Рындиной [664] , и буду играть в субботу в «Василисе Мелетьевне» [665] царицу Анну, боюсь безумно, нисколько не уверена в себе. Мужской персонал ко мне расположен, женский не особенно. Познакомилась с молоденькой актриской, смертельно влюбленной в Сережу. Хотя я не равнодушно к этому отношусь, но ничего не делаю скверного и даже с ней очень ласкова. Бываю чуть не каждый день у матери Сережи.
661
17 мая 1906 С. А. Соколов писал В. Ф. Ходасевичу: «Завтра Нина едет в Польшу, к концу июня вернется. В июле собирается к Вам» (РГАЛИ. Ф. 537. Оп. 1. Ед. хр. 82. Л. 9 об.), а 23 мая пояснял: «История с телеграммами Нины такова. Она колебалась, куда ехать — в Варшаву или к Вам. Потом рассудила, что лучше ехать к Вам в июле, а теперь поездка к Вам на неск<олько> дней до Варшавы только измучит ее и утомит еще более. Теперь уехала в Варшаву. Оттуда напишет. Все это разыгралось на простр<анстве> 3 дней» (Там же. Л. 10 об.). Как следует из писем Петровской к В. Я. Брюсову, она уехала из Москвы в ночь с 18 на 19 мая, а из Варшавы, где намеревалась пробыть довольно долго, заехав вдобавок и к Рындиной в Цеханциск, — вероятно, 24 мая (23 мая она писала Брюсову еще из Варшавы). См.: Валерий Брюсов — Нина Петровская. Переписка. М.: НЛО, 2004. С. 175–179.
662
Рущиц — имя главного героя драмы Ст. Пшибышевского «Золотое руно» (см.: Пшибышевский Ст.Полн. собр. соч. М., 1910. Т. 4). Возможно, Рындина называет его именем кого-то из своих знакомых.
663
22 декабря 1920 г. C. А. Соколов писал А. С. Ященко: «…у меня с братом, если Вы помните, есть Малаховка, подмосковное дачное имение более чем в 300 десятин, которое при любом строе, кроме большевицкого, останется в частной собственности. Подумываем о продаже» ( Флейшман Л., Хьюз Р., Раевская-Хьюз О.Русский Берлин. 1921–1923: По материалам архива Б. И. Николаевского в Гуверовском институте. Paris, [1983]. С. 225).
664
Настоящая фамилия Рындиной — Брылкина. Малаховский театр, в котором на протяжении долгого времени (по крайней мере, до 1914) летом играла Рындина, был заметным явлением подмосковных дачных сезонов, его спектакли регулярно рецензировались в московских журналах.
665
Пьеса А. Н. Островского точно называется «Василиса Мелентьева».
Боже, как много мне зависит <так!> от моего первого выхода — и все мое отношение с родными, и их взгляды на мою любовь к Сереже, и тут всех мнения, и даже любовь Сережи. Все, все. Боже, дай твою помощь, пусть мне нужна бешеная работа — это ничего, лишь бы достичь, достичь, и чувство понимания у себя не потерять. Боже, я ведь знаю, что я не талантлива, но пусть я буду с виду таковой. Ах, как я боюсь!.. что-то даст мне фамилия Рындина?
15 июля (суббота).
Играла 8-го. Когда я была на последней репетиции, я познакомилась с Адашевым [666] , он меня немного поучил — сначала в саду и потом у себя на дому. Перед представлением — я была уже в гримме <так!> — ко мне в уборную влетели тетя Жозя и Леля, которые, собственно, приехали на мой дебют. Играла я неважно — сошло, выглядела очень хорошо, прямо была красива. Все-таки Адашев меня принял в свою школу. На другой день был разгон Думы [667] — опасаясь беспорядков, тетя с Лелей уехали, очарованные Сережей. Я поехала в Москву и пробыла там пять дней. Сегодня вот первый день опять здесь, в Малаховке, приехала вчера вечером. Сережа по делам едет в Смоленск, я дрожу за него. Тетя говорит, что я вся меняюсь при его присутствии, что любовь бьет из всех мускулов. А я — Боже! Правда, люблю его, ревную ко всем и всему. Каждый день я почти принадлежу ему, и все чувствую, как больше и больше во мне просыпается женщина — да, теперь я уже не холодная.
666
Адашев (наст. фам. Платонов) Александр Иванович (1871–1934) — актер; с 1898 состоял в труппе МХТ, в 1906–1913 руководил частной театральной школой.
667
Имеется в виду роспуск 1-й Государственной думы.