Вокруг Света 1996 №07
Шрифт:
Старый Ретимнон можно пересечь минут за десять. Поток праздных туристов, текущий от венецианского порта, мимо фонтана Римонди, мимо минарета Нератцес, вверх по улице Андистасюююсиос быстро выносит на обочину Старого города — к православному храму Четырех Мучеников, что стоит напротив пустующего «Макдональдса». Тысячелетие за десять минут. Я повторял этот маршрут не раз, иногда отрываясь от людского потока и задерживаясь то у стен Фортеции — венецианской крепости, стоящей над городом, — то у подножия тридцатиметрового минарета. Критское солнце жгло уцелевшие символы истории, я же вглядывался в лица островитян, в их подернутые тайной грустью глаза, тщетно пытаясь понять, откуда в этих людях столько внутренней силы, столько терпения и достоинства, чтобы пережить все лихие времена, растянувшиеся не на годы — на столетия, и сохранить верность себе и собственному выбору...
Вечером, в одном из тихих переулков, недосягаемых для критских «рокеров» (впрочем, абсолютно безобидных) я попал «в сети» раскинувшегося под открытым небом ресторанчика. Напротив, за одним из столиков сидел почтенный — лет восьмидесяти — седобородый критянин в национальной одежде. Ярко-синяя жилетка, забавная, с кисточками, шапочка, галифе, сапоги — этот наряд был вынут из старого сундука скорее всего для того, чтобы придать местный колорит какому-нибудь приему в отеле или обеду в ресторане. Перед критянином стояла бутылка вина — отработав днем, старик отдыхал. Поймав мой взгляд, он привычно улыбнулся и заговорил по-английски:
— Откуда ты?
— Из России.
— Русия? — удивился старик. — Русия! — критянин обрадованно протянул мне руку. — Меня зовут Николаос.
Я воевал здесь. Партизанил...
Я подумал, что вряд ли старый Николаос произнес бы эту фразу, окажись рядом с ним англичанин, француз или, тем более, немец. И вновь таинственное духовное родство двух непохожих народов сделало нас в одно мгновение друзьями. Мы выпили за Россию, потом за Грецию.
— Ты понимаешь, — наклонялся ко мне критянин, — мои дети уже родились на свободном Крите, и внуки тоже, и правнуки... Ты понимаешь?
Кажется, я понимал. За два последних тысячелетия в истории Крита не было и пятидесяти лет подлинной свободы! Рим, Византия, арабы, венецианцы, турки. Менялись империи, менялись владыки, менялись законы жизни. Глядя в глаза сидевшего рядом критянина, я словно погружался в прошлое, ощущая себя ныряльщиком, пересекающим теплые и холодные течения, светлые и темные полосы. И чем глубже я погружался, тем чаще вспоминал чудака-француза и его последнюю фразу: «У Минотавра человеческий след»...
Взгляд Николаоса был спокоен и чуточку насмешлив. Этот старик, похоже, знал тысячелетнюю тайну Крита, но — или был слишком немногословен, или не хотел лишний раз тревожить прошлое.
Почему народ, испытавший столько горя, сохраняет архитектурные знаки своих завоевателей? — допытывался я.
— Память все равно не уничтожишь, — уклончиво отвечал Николаос. — Говорят, время — самое лучшее лекарство. Только этого лекарства требуется слишком много...
Турецкое владычество продолжалось на Крите без малого 270 лет, предшествовавшее ему венецианское — почти 450! Но свой выбор критяне сделали задолго до того, как в 1204-м островом завладели крестоносцы и продали его венецианцам. Первые византийские храмы появились на Крите еще в середине первого тысячелетия...
— Что же все-таки помогло выстоять? Вера? Православие?
— Вера и церковь давали опору. Без нее наш маленький народ вряд ли уцелел бы. Но опора полезна тому, кто сам не хочет опускаться на колени...
Николаос улыбался. В его темных глазах оживало прошлое иного, дохристианского Крита. Слабой тенью пробегали воспоминания о дорийцах и ахейцах, пришедших на остров более трех тысячелетий тому назад. Встретившие их тогда люди жили непонятной жизнью: они не умели обрабатывать железо, зато строили дворцы; они могли воевать, но предпочитали относиться к чужестранцам как к друзьям. Вскоре от их прежней жизни почти ничего не осталось — разве что названия городов и тот странный свет, к которому тянулись пришельцы в своих безуспешных попытках воспроизвести доставшиеся им в наследство тончайшие украшения, вазы, статуэтки. Не этот ли печальный свет я видел в глазах старого критянина в Ретимноне?..
Здесь, на Крите, связь времен действительно существовала. «Дерево», выросшее в эпоху, которую Эванс в честь царя Миноса назвал «минойской», рухнуло, но его корни остались живыми.
Это была эпоха, когда на Крите строили дворцы. Самый большой — царский — стоял в Кноссе и занимал площадь 22 тысячи квадратных метров. В Фэстосе, Малии и Закросе, на востоке острова, дворцы были поскромнее. Все они имели сходную планировку: центральный и западный дворы, лестницы, пропилеи, специальные свето-водные «колодцы». Знатные особы жили на верхних этажах, в лучших и наиболее светлых апартаментах, на первых этажах располагались магазины и мастерские. В нижней части дворцов имелись склепы, предназначенные для подземных богов, вызывающих землетрясения.
Не полагаясь только на богов-защитников, минойские архитекторы усиливали сейсмостойкость дворцов, комбинируя в строительстве дерево и камень. Колонны дворцов делали из стволов кипарисов, устанавливая их толстой частью вверх. В верхних этажах использовали легкие деревянные конструкции, которые при малейшем сотрясении почвы падали, открывая жителям спасительный путь наружу. Четыре тысячи лет назад, в первых, самых ранних дворцах Крита уже были канализация и водопровод. В Кносс вода подавалась по глиняным трубам из горного источника, расположенного в десяти километрах от дворца.
Все это похоже на миф, но существовало на самом деле, спрятанное под двухметровым слоем земли и в недрах генетической памяти критского народа.
— Я помню, как моя мать, еще молодая, прятала на груди небольшой камешек. На нем были непонятные знаки, — рассказывал Николаос. — Такие камни называли «молочными», и считалось, что они приносят женщине здоровье... Англичанин, который раскопал Кносс, собирал их для своей коллекции...
В музее Ираклиона я видел глиняный диск со спиралевидными письменами. Это знаменитое минойское письмо «А», неразгаданное до сих пор. Впрочем, уцелевших фрагментов фресок, рисунков на вазах и саркофагах вполне достаточно, чтобы составить представление о минойском обществе.
Минойский дом был светел и радостен. Не потому ли, что особую роль в нем играла женщина? Нет, матриархата на Крите не было. Народом правил царь, однако поклонялся этот царь — женщине. Богине плодородия. В одном из святилищ Кносса Эванс обнаружил фаянсовую статуэтку: богато одетая женщина с обнаженной грудью держала в руках двух змей. Это и была критская богиня плодородия.
Обыкновенные минойские женщины не держали в руках змей, но внешне напоминали богинь. Они умели быть красивыми: пудрили лицо, выщипывали брови, красили губы помадой, а ресницы — черной тушью. Они носили платья с открытым корсажем, оставляя грудь обнаженной или прикрывая ее легкой полупрозрачной тканью. Длинные локоны свободно падали на плечи, крохотные завитки украшали лоб. Тонкая, перехваченная широким поясом талия, пышная, до пят, юбка. «Да это же настоящая парижанка!» — воскликнул один из рабочих Эванса, откопав фреску с изображением минойской женщины.