Волчьи ночи

Жабот Владо

— Да брось ты! — она скорчила злую гримасу, однако не встала с места, как намеревалась.

— Я и сам чуть не замёрз, — настаивал он. — Мы сбились с пути. И потерялись где-то среди зарослей вербы. Не знаю… Был туман, и темно… Я думаю, они остались там. Я был не в силах… Эта Грефлинка меня нашла. Я так и не знаю, где и как. Мне это непонятно. Я не помню себя…

— Они не замёрзли, Рафаэль, — она покачала головой, как будто сожалея, что это не так. — Такое не замерзает.

Он непонимающе молчал.

— Они целую ночь бесились в деревне, — вздохнула она. — Ходили от дома к дому, подсунули тебе Грефлинку и других соблазняли… Они черти, чтоб ты знал.

Он невольно улыбнулся. Ему стало легче. Несмотря

ни на что, это легковерие его смешило. Было радостно, что он может ей объяснить.

— Говоришь, они тоже были здесь? — он не мог скрыть радости от этого спасительного известия. — Говоришь, они черти? Раньше ты рассказывала про Врбана и ведьму, а теперь уже и о…

— Это одно и то же, — она оставалась совершенно серьёзной и явно верила в то, что говорила.

— Знаешь, что? — он решил терпеливо отнестись к такой умилительной наивности. — Вчера был день святого Николая. И мы нарядились. Смотри, я был епископом. А они двое — да, чертями. Но потом мы заблудились. Заплутали. Эти двое были связаны собачьей цепью, поэтому шли вместе — и сами свернули куда-то не туда. Понятия не имею, когда и где… Значит, мы искали друг друга. В тумане и темноте они меня прозевали. И, как ты говоришь, к счастью, нашлись в деревне.

— И попросту про тебя забыли, — снисходительно кивнула она.

— Ну… возможно, они подумали, что я вполне смогу справиться сам…

Она снова сочувственно кивнула и одновременно с этим отрицательно покачала головой, как будто ей всё было совершенно ясно и как будто она должна была признать, что не в силах помочь ему и даже не знает, как что делать.

— Ну и отлично, — несмотря на это, он улыбнулся. — Праздновать день святого Николая без святого Николая — действительно проделки дьявола. — Довольный, он налил себе ещё. Ему казалось, что теперь всё прояснилось, потому что по-другому просто не могло быть, и что поэтому то беспокойство, которое мучило его, совершенно не имеет смысла. Даже сходство Грефлинки и Аги с Эмимой сейчас, рядом с Куколкой, казалось просто причудившимся в момент слабости — в общем, подумалось ему, сама Грефлинка признавала, что в этой деревне все, так сказать, друг с другом в родстве. Вместе с тем это, по крайней мере отчасти, объясняло приезд профессора в эту дыру — если Эмима была здешней уроженкой, ему, возможно, легче было решиться и согласиться ради неё перебраться сюда… Рафаэль не хотел разбираться в этом — он предпочёл бы приласкать Куколку. Он хотел бы обнять её, прижать к себе. Он хотел бы сказать ей что-нибудь хорошее и услышать, что она его любит. Несмотря на Грефлинку и Эмиму… И что она простила его, чтобы он и сам смог себя простить.

— Ты когда-нибудь слушал северный ветер? — задумчиво спросила она, как будто мысли её блуждали где-то далеко. — Это воют мёртвые волки.

Ему не хотелось ей возражать.

— Иногда и правда звучит похоже, — кивнул он скорей для того, чтобы ей угодить.

— Ты ничего не знаешь, — продолжала она отрешённо, как будто не слыша его слов. — Так бывает только в волчьи ночи. Тогда они совсем близко. Тогда они здесь. Даже в людях.

Это звучало странно. Конечно, он мог бы возразить, что волки, которые прячутся в ветре и даже в людях, — это пустые слова. Он мог бы поспорить и, как намеревался сначала, попытаться её убедить в том, что никаких демонических Врбанов и ведьм попросту не бывает, что они не существуют, что даже черти — просто-напросто выдумка, в них его, впрочем, никто не смог бы заставить поверить. Выдумка священников, мог бы добавить он. Однако даже в нём самом что-то протестовало против такого отрицания — возможно, это была часть того, что дожидалось возможности раньше или позже снова прокрасться в его кошмары, а в них белые призраки волков были не ложью, а реальностью. Если бы он снова закрыл глаза, то, возможно, снова бы их

увидел, потому что этот образ запечатлелся в его мыслях и в течение дня время от времени вспоминался. Он думал, что, вообще-то, люди могли бы обладать и неким духовным зрением и при помощи этого зрения можно было бы заглянуть внутрь самого себя, а также видеть сквозь стены, через холмы и дали, и даже читать мысли и чувства других людей. Когда он направлял свои мысли и думал о лестнице и верхних комнатах трактира, он мог увидеть Агу. Когда обращал мысленный взор в сторону Грефлина — видел смертельно истощённого больного и похотливую женщину; когда думал о церковном доме… а когда думал о волчьих ночах, о том или другом глухом одиночестве, то мог, сфокусировав внимание, видеть белые коварные тени… которые, впрочем, не воспринимал совсем серьёзно.

— Знай, эти двое — зло, — застала она его врасплох. — Значит, ты не можешь оставаться рядом с ними.

— Понимаешь, что сбивает меня с толку? — продолжал он. — Грефлинка была похожа на Эмиму — казалось, что они почти одно и то же. Но и Ага тоже… — он почувствовал стыд за собственные слова. Поэтому он поспешно допил жганье, скривился и добавил, как подобает мужчине, что всё это на самом деле глупости и что ему надо возвращаться в церковный дом. Куколка посмотрела на потолок, как будто прислушиваясь к тому, что происходило в верхних комнатах, и как будто испытывая страх перед тем, что наверху.

— Так ты говоришь, она тоже? — прошептала она со страхом, как будто едва могла поверить…

— Да, я ведь это просто так сказал, — он скорчил недовольную мину. — Ты устала. А я должен идти звонить. — Он действительно встал с лавки — решительно, как будто этим мог хотя бы отчасти прикрыть собственную убогость, с которой он ничего не мог поделать и из-за которой он так злился на себя самого.

Она странно взглянула на него, встала и забрала бутылку, а потом уставилась на дверь за стойкой, через которую, видимо, можно было попасть в верхние комнаты, как будто оттуда могло появиться что-то страшное, и, как потерянная, осталась стоять посреди зала.

— Слушай, спрячь это для меня, — смущенно пробормотал он, показывая на облачение епископа. — Я зайду как-нибудь вечером…

Наверное, и вправду надо было бы как-нибудь к ней зайти. Возможно, она ждала. Возможно, он мог бы её поцеловать, и приласкать, и… Он и сам не знал, почему так торопится выбраться из трактира и почему он даже не оглянулся на неё, пока не захлопнул за собой дверь и, опустив голову, заспешил к церковному дому, как будто у него было срочное дело.

XII

В церковном доме он и в самом деле нашёл Михника и Эмиму.

Они были как-то молчаливы.

Правда, вначале они с наигранным удивлением спросили его, где он был, но на самом деле это их совсем не интересовало, хотя он попытался им объяснить, что даже сам не знает, где именно он блуждал и как та женщина его спасла. «Не считайте нас дураками!» — грозно закончил разговор Михник и пошёл к органу.

Эмима тоже дулась, как будто она могла с полным правом считать его виноватым в том, что именно из-за него был испорчен праздник святого Николая, и вообще во всём, что было важным и что она чувствовала по отношению к нему.

Кстати, все эти дни, несмотря на холод, она провела большую часть времени у органа, который, очевидно, Михник уже наполовину починил и на котором она всё время играла какие-то прелюдии для флейты и баса.

Ничего другого не было слышно.

Но по ночам Эмима, несмотря ни на что, приходила на кухню. Точно так же, как в первую ночь после злосчастного праздника святого Николая: она, недолго думая, по-хозяйски легла рядом с ним и молча набросилась на него, как ни в чём не бывало.

Он не мог сопротивляться.