Волчьи выродки
Шрифт:
– Убить я тебя всегда успею, – смягчил интонацию полковник. – Давай всё по порядку и успокойся… Как попал сюда? Почему значишься под другой фамилией? И так далее… всё по порядку.
Узник сделал глубокий вздох и, вытерев с обросших щетиной щёк слёзы, заговорил:
– Как я уже сказал, я родом из Узловой Тульской области. В действующую армию попал из лагеря в штрафной батальон 18-ой стрелковой дивизии Второго Белорусского фронта в 1943 году…
– В лагерь за что попал? – перебил его Жогов.
– Из-за отца… – неохотно отозвался узник.
– Расскажи подробнее…
– Мой отец, профессор-евгеник* Бородин Всеволод
– … которого репрессировали в 1937 году за связь с английской разведкой? – уточнил Жогов. – Об этом тогда ещё все газеты писали!..
– Писали! – измученно усмехнулся сын профессора. – Они не просто писали, а горланили об этом во всю катушку! Отец-то всего один раз по поручению института съездил в Англию и затем у себя принял английского профессора Уальда Кристофера… И всё!.. Десять лет лагерей за связь с английским шпионом!.. Бред! Полный бред! Мой отец честнейший человек, и не знаю, кому понадобилось так гнусно опорочить его! – распалился Бородин. – А через два года, в… 39-ом и меня вместе с матерью отправили в Улан-Удэ! По следам отца… нас обвинили в том же самом… На большее у них фантазии не хватило. Я тогда заканчивал третий курс медицинского института на факультете психиатрии и неврологии…
– Так вот почему ты так хорошо изображаешь сумасшедшего! – не сдержавшись, усмехнулся Жогов. – Теперь понятно…
– Да, в лагере отрепетировал, – откровенно признался Бородин. – Так, знаете ли, всякое было, и порой, чтобы выкрутиться из затруднительных ситуаций, приходилось пользоваться приобретёнными в институте знаниями. И здесь вот, в концлагере, пригодилось!.. – перевёл он дыхание. – Иначе бы не выжил… А как узнал о приказе № 270, в котором все попавшие в плен солдаты объявлены предателями и врагами народа, я и вовсе решил не
––*Евгеник – генетик.
выходить из роли сумасшедшего… тем более, что я в неё вжился! Ведь, в сущности, я штрафник и из одного лагеря попал в другой, даже не успев как следует повоевать. Так что хороших перспектив у меня на Родине не было! Вы правильно поняли, что я хотел: с дурака-то взятки гладки, вот я и подумал, что отправят меня отсюда в какую-нибудь психиатрическую лечебницу, как получившего «сдвиг» после контузии… или как человек, который «тронулся» рассудком после пыток. Меня ведь сильно пытали из-за взятого на себя другого имени…
– Почему на теле ничего нет? – недоверчиво спросил Жогов.
– А вы постригите меня наголо и взгляните на голову, – посоветовал Бородин. – Тогда вам станет понятно, почему эсэсовцы принимали за должное моё сумасшествие и почему мою актёрскую, отрепетированную в лагере игру считали моим настоящим поведением.
– Хорошо, проверим. Дальше…
– А что дальше? – усмехнулся узник. – Я всё вам рассказал. Ваши врачи оказались хорошими специалистами и быстро поняли, что я разыгрываю их… и вас!
Смоленский покраснел, услышав реплику Бородина, а Жогов лишь едва заметно улыбнулся.
– Да, а то, что ты говорил о своей матери, когда мы нанесли тебе визит в камеру – это правда? – спросил узника полковник.
– Правда, – тихо ответил Бородин.
– А как состыковать то, что ты, штрафник, а мать твоя, как ты сказал, была с тобой отправлена в Улан-Удэ?.. Не сходится, – сверлил словами мозги заключённого офицер СМЕРШа. – В камере, обращаясь вот
– Так она тоже была в батальоне штрафников санитаркой и вместе со мной попала в концлагерь. Мы с ней нигде не расставались… Она со мной добровольно пошла на фронт! Здесь, в Майценехе, её расстреляли, а затем мне пришлось отправлять её в печь… Я же работал печником-кочегаром в крематории, – добавил он после небольшой паузы. Его выворачивало от этой темы, и он плотно поджимал губы. – Поднимите архивные документы на тех, кого эсэсовцы отправили в печи, если таковые остались, и вы прочитаете, что Зоя Александровна Бородина казнена 14-го января 1944 года!.. Я тот день на всю жизнь запомнил! – сдавленно процедил он сквозь плотно сжатые зубы.
По всему было видно, что узник не врал, и чуть позже Жогов убедился в его честности, а сейчас он испытывал некоторую неловкость за то, что заставил его так разволноваться. Однако этого требовала его работа, и с этим ничего нельзя было поделать.
– А как случилось, что ты, Алексей, в концлагере значился под чужим именем? Ведь, если я тебя правильно понял, тебя пытали из-за этого? – снова задал вопрос полковник.
– Не только пытали, но и мать из-за этого имени расстреляли!
– Расскажи…
Бородин набрал в лёгкие воздуха и, потерев ладонью лоб, продолжил:
– В начале… 43-го нас – это десять человек добровольцев, уже отличившихся в боях и заслуживших доверие командования – отправили вместе с группой разведчиков в тыл к немцам в качестве прикрытия. Общая задача перед разведчиками и нами стояла такая: разузнать всё о передвижении карательных батальонов Дерливангера западнее Орши. Всего в группе насчитывалось восемнадцать человек. Забрасывали нас ночью, – он поморщился, вспоминая подробности тех дней. –Ну и… то ли лётчики с курса сбились, то ли вообще место выброски разведчиками неправильно было рассчитано, но высадились мы почти у самого расположения одного из карательных батальонов. Нас, разумеется, засекли… Начался бой. За какие-то полчаса от восемнадцати человек в группе осталось только шесть. Мы отошли в лес, а эсэсовцы накрыли нас миномётным огнём, как градом! Темно, ни черта не видно кругом… Одни вспышки от разрывов и грохот вокруг! Оглянулся я, а со мной рядом только моя мать-санитарка да один разведчик. Где остальные трое, неизвестно! А тут как ахнула мина в двух шагах от нас – меня и мать контузило, а разведчика осколком почти пополам разорвало в области живота… Я к нему, а он уже не дышит! Вытащил я у него из гимнастёрки жетон с его инициалами, думал: если удастся спастись от карателей и выйти к своим или к партизанам, то передам его командованию, чтобы знали, что он погиб, и родителям сообщили. У него мать где-то в Москве осталась… Вы сами из Москвы, товарищ полковник? – внезапно обратился он к Жогову.
– Почему тебя это интересует?
– Ну, так меня, как я понимаю, отсюда либо в лагерь, либо, если верить вам, в трудовую колонию для умалишённых отправят, – равнодушным тоном заметил Бородин. – И когда я вернусь к нормальной жизни – неизвестно… И тем более неизвестно, когда мне удастся побывать в Москве и разыскать мать этого разведчика… Да ещё будет ли жива она к тому времени! А может быть, и меня уже не будет…
– Ты хочешь, чтобы я передал ей весть о смерти её сына? – спросил Жогов.