Волчица лунного князя
Шрифт:
К месту перехода Ариан отправляется в знакомой белой тунике. Ноги щекочет трава.
— А может, не надо? — всё же прошу я.
— Мне будет спокойнее, если оставшееся время ты проведёшь под присмотром Велиславы. — Ариан вытаскивает из чудо-тоги что-то блестящее и охватывает моё запястье холодным металлом. — Так будет проще ждать.
Золотые часики блестят на солнце. Стрелки тактично сообщают, что сейчас полдесятого утра. Это если по Земному исчислению суток.
Нас
Мы в коридоре дома жриц. Будто почувствовав, что зрение у меня прояснилось, Ариан сжимает мою ладонь. Дотрагиваясь свободной рукой до деревянной обивки стен, следую за ним к спальне.
— Встретимся на состязании, оно будет в шесть. — Ариан целует в лоб. — Спокойного сна.
И уходит, точно белый призрак, в темноту дома.
О каком сне можно говорить, если скоро последний этап состязания? Пусть не обязательно выбирать сразу, но каждая минута промедления — камень, ложащийся на плечи. Даже просто лежать и ждать тошно. Невыносимо.
Помаявшись в мягкой постели, вздохнув, накидываю халат и отправляюсь подышать свежим воздухом. Дом тих тишиной деревенского дома: что-то пощёлкивает, будто он дышит. Крадучись, выхожу на крыльцо и чуть не спотыкаюсь о Велиславу.
В одной корзине перед ней набиты веретёна с белой светящейся шерстью, на дне другой лежат клубки из неё же. Велислава, постепенно разворачивая веретено, в исступлении скручивает клубок. Искоса взглядывает на меня.
— Не спится, — глухо поясняю я.
— Бывает, — кивает Велислава.
Уголки её губ скорбно опущены, взгляд усталый, но руки двигаются споро.
Я опускаюсь на тёплую ступеньку крыльца.
— Расскажите об устройстве этого мира, о лунной силе, правлении. Я слышала, слово князя нерушимо, и свои интересы выше интересов стай он поставить не может чисто физически.
— Не может, — вздыхает Велислава, продолжая раскручивать веретено. — У того, что стоит судьёй над князем, сердца нет. Это не человек, не оборотень, не одно из существ и даже не бог, Оно не было живым, не понимает нас. Это даже разумом нельзя назвать, это… идея абсолютной справедливости, но бесчувственной, бездушной.
Мурашки бегут по коже, вдруг становится холодно, я обхватываю колени руками. А Велислава роняет слово за словом:
— Это сделано для защиты подданных. Чтобы князь думал, что делает, чтобы не мог в угоду своим интересам и чувствам использовать власть. Чтобы и над ним была абсолютная власть, как над его подданными, чтобы он понимал, каково им.
— Значит, этот судья понимает, оценивает поступки?
— Да.
— Но почему не оставили править этого судью? Зачем усложнять, назначая князя?
Велислава поднимает на меня усталый взгляд:
— Это было бы жестоко, и не было бы возможности подстраиваться к изменениям. Князь придаёт закону пластичность. Лишь живой разум может интерпретировать события и букву закона, создать логические конфликты таким образом, чтобы в правилах возникали исключения, а закону следовали не только по букве, но и по духу.
— В каком смысле?
— Есть бесконечное множество возможных ситуаций, и мир постоянно меняется, а судья князя… как у вас там… не эволюционирует, вот, и его закон неизменен, изменения вносят князья или, создав логический конфликт, заставляют его принять отклонения.
— А с чем связанно ограничение на слово князя? Разве не удобнее, когда можно менять приказы?
— Так заведено. Наверное, для пущей его весомости. И в рамках закона княжеское слово можно изменить: если князь приговорит преступника к наказанию и появятся новые свидетельства, он не просто может, но и должен принять их во внимание и изменить своё слово. Но когда речь идёт о… чувствах… чувства не считаются веской причиной.
Муторную тишину я нарушаю почти сразу и тут же жалею о сказанном:
— Почему отец Ариана не отдал вместо вас наречённому вам жениху другую женщину?
— Он отдал, конечно, мою троюродную сестру, ей через год приходил брачный возраст. Но меня он получил благодаря своему положению, а я была оптимальной данью для погашения конфликта: моя семья в нём сильнее всех виновата, я на выданье, с точки зрения потомства более всего подходила жениху: у нас не было родственников в ближнем колене, в отличие от той же троюродной сестры. А любовь для судьи — не оправдание, она в законы не входит.
— Что, князь совсем не может использовать силу для себя? Защитить себя, семью?
— Защитить, конечно, может, в этом полномочия широчайшие. Но вне законов и правил взять принадлежащее стаям — нет.
— Понятно…
Тошно и нервно. Шуршит разматываемая шерсть. Похоже, много работы Катя задала, пустив на склад моль.
— Почему вы сами этим занимаетесь? — киваю на клубки. — Разве девочки не помогают?
— Эту шерсть я должна остричь и выпрясть сама. — Велислава откладывает освободившееся веретено.
— Но почему?
— Некоторые вещи нужно делать самой, даже если трудно и нельзя просить поддержки, даже если кажется, что это невозможно, потому что только тогда они будут иметь нужный вес.
Растерянно моргаю. А она неистово накручивает моток. Отодвинуться хочется, настолько жутко от её усердия. Но я остаюсь на месте. Велислава, вздохнув, чуть расслабляется, хотя руки продолжают действовать с безумной скоростью.
— Да и девочкам есть, чем заняться. Учиться нашим правилам и сумеречным. Поиграть им тоже хочется, ну и всякие пения, танцы, умение подать себя.