Волчицы из Машкуля
Шрифт:
Путешественник прислонился к стволу дуба и принялся ждать.
Прошло минут двадцать, как вдруг рядом с ним раздался возглас:
— Идемте!
Он вздрогнул; голос принадлежал Жану Уллье, только егерь подошел настолько незаметно, что в ночной тишине даже не слышно было его шагов.
— Ну что там? — спросил путешественник.
— В зарослях никого! — заметил Жан Уллье.
— Никого?
— Кто-то там был… Но этот негодяй знает лес не хуже меня.
— И вы не смогли его догнать?
Уллье отрицательно покачал головой, словно ему было трудно признаться вслух, что от него кто-то смог ускользнуть.
— И вы не знаете, кто бы это мог быть? — продолжил путешественник.
— Подозреваю, что он пришел оттуда, — ответил Жан Уллье, показав рукой в сторону юга, — но в любом случае можно сказать, что он большой хитрец.
Затем, увидев, что они вступили на лесную опушку, он сказал:
— Вот мы и пришли.
В самом деле, Марк увидел перед собой ферму Ла-Банлёвр.
Жан Уллье внимательно оглядел дорогу в оба конца.
На всем своем протяжении, насколько хватало глаз, дорога была свободной.
Он один пересек дорогу, подошел к воротам и открыл их своим ключом.
Ворота отворились.
— Идите! — сказал он.
Метр Марк быстрым шагом в свою очередь пересек дорогу и скрылся в распахнутых воротах.
Ворота закрылись позади двух мужчин.
Чья-то неясная фигура показалась на крыльце.
— Кто там? — спросил властный женский голос.
— Это я, мадемуазель Берта, — ответил Жан Уллье.
— Мой друг, вы не один?
— Со мной господин из Парижа; он желает поговорить с Малышом Пьером.
Берта спустилась с крыльца и подошла к прибывшему.
— Идемте, сударь, — сказала она.
И девушка провела метра Марка в скромно обставленную гостиную, где был, однако, до блеска натерт паркет, а занавески сияли ослепительной белизной.
Рядом с камином, в котором плясали языки пламени, был накрыт стол.
— Садитесь, сударь, — произнесла самым любезным тоном девушка; при этом ее голос прозвучал по-мужски твердо, что придало особую выразительность всему ее облику. — Вы, наверное, проголодались. Пейте и ешьте. Малыш Пьер отдыхает, но он распорядился разбудить его, если кто-нибудь прибудет из Парижа. Вы из Парижа?
— Да, мадемуазель.
— Я зайду за вами через десять минут.
И Берта выскользнула из гостиной словно призрак.
Путешественник несколько секунд не мог прийти в себя от удивления. Будучи от природы наблюдательным человеком, он еще ни разу не встречал девушки, в которой сочеталось бы столько грации и обаяния с поистине мужской решительностью и волей.
Ему показалось, что перед ним предстал переодетым в женское платье юный Ахилл, еще не успевший увидеть сияние меча Улисса.
И, либо под впечатлением только что увиденного, либо погрузившись в свои мысли, он так и не притронулся к ужину.
Девушка вскоре вернулась.
— Малыш Пьер готов вас принять, сударь, — сказала она.
Гость встал и пошел следом за Бертой. Чтобы осветить лестницу, она держала в руках, подняв ее высоко над головой, небольшую лампу, выхватывавшую из мрака ее лицо.
Он не мог оторвать глаз от ее прекрасных волос и красивых черных глаз, матовой кожи, покрытой здоровым молодым загаром; он не переставал восхищаться ее твердой и легкой походкой, напоминавшей поступь богини.
И с улыбкой, вспоминая Вергилия, который воплощал улыбку античности, он прошептал:
— Incessu patuit dea! [6]
Девушка постучала в дверь одной из комнат.
— Войдите, — ответил женский голос.
Дверь отворилась, и девушка с легким поклоном пропустила вперед путешественника. Можно было заметить, что послушание не было главной ее добродетелью.
Путешественник прошел вперед, дверь за ним захлопнулась; девушка осталась снаружи.
6
Так ступает богиня! (лат.) — «Энеида», I, 405.
XIX
НЕМНОГО ИСТОРИИ НИКОМУ НЕ ПОВРЕДИТ
По узкой, казалось, вырубленной в стене лестнице путешественник поднялся во второй этаж; когда перед ним распахнулась дверь, он увидел большую комнату, недавно построенную: стены ее были мокрыми от сырости, а из-под тонкого слоя штукатурки проглядывали голые доски.
И в этой комнате на грубо сколоченной сосновой кровати лежала женщина; в ней он узнал госпожу герцогиню Беррийскую.
Теперь все внимание метра Марка было приковано только к ней.
Жалкая постель была застелена бельем из тончайшего батиста, и только по роскошным белоснежным и шелковистым простыням можно было судить о том положении, какое эта женщина занимала в обществе.
Вместо покрывала кровать была накрыта пледом в красную и зеленую клетку.
Убогий камин из гипса, украшенный простой деревянной резьбой, обогревал комнату; единственной обстановкой здесь был стол, заваленный бумагами, а на них сверху лежала пара пистолетов.
На стуле, стоявшем у стола, валялся темный парик, а на другом стуле, у кровати, была набросана одежда молодого крестьянина.
На голове у принцессы был шерстяной головной убор со спускавшимися на плечи концами — такие носили местные женщины.
При свете двух свечей, стоявших на испещренном царапинами ночном столике из розового дерева, по всей вероятности случайном осколке обстановки какого-нибудь замка, герцогиня просматривала полученную корреспонденцию.
Однако большинство писем, лежавших на том же ночном столике под второй парой пистолетов, которые выполняли роль пресс-папье, еще не были даже вскрыты.