Волчицы из Машкуля
Шрифт:
— И даже, — воскликнула в отчаянии Мари, — несмотря на то, что Берта вас любит, а я вас не люблю?
— Ах, Мари! Если вы меня не любите, если у вас хватит смелости сказать мне, положа руку на сердце и не отводя глаз: «Я вас не люблю» — для меня все будет кончено!
— Что вы понимаете под словами «все будет кончено»?
— О Мари, об этом нетрудно догадаться. Клянусь звездами, сияющими на небосклоне и видящими, как чиста моя любовь к вам, клянусь Богом, знающим, что моя любовь к вам бессмертна, клянусь вам, Мари, что ни вы, ни ваша сестра меня больше не увидите.
— Несчастный, о чем вы говорите?
— Я говорю о том, что стоит мне только переплыть озеро, а это займет от силы минут десять, оседлать коня, ожидающего меня в ивовых зарослях, пустить его в галоп, доскакать да первого поста, на что потребуется еще минут десять, и сказать солдатам: «Я — барон Мишель де ла Ложери» — то не пройдет и трех дней, как меня расстреляют.
Мари не смогла сдержать вырвавшегося из груди крика.
— Я так и поступлю, — добавил Мишель, — клянусь звездами, светящими нам с небес, и Богом, удерживающим их у своих стоп.
И молодой человек уже собрался было броситься к выходу из хижины.
Мари кинулась к нему, схватила за плечи, пытаясь удержать, но силы покинули ее, и, скользнув вниз, она опустилась перед ним на колени.
— Мишель, — прошептала она, — если вы меня любите так сильно, как только что уверяли, вы не сможете мне отказать. Во имя вашей любви заклинаю вас не убивать мою сестру! Со слезами молю вас, дайте ей возможность жить и быть счастливой. Вас вознаградит Бог, ибо каждый день я буду просить даровать милость человеку, спасшему мою сестру, а я люблю ее больше своей жизни. Мишель, прошу вас: забудьте меня и не причиняйте Берте горя — я уже могу представить себе его.
— О Мари, Мари, какая же вы жестокая девушка! — воскликнул молодой человек, в отчаянии схватившись за голову. — Вы просите мою жизнь… остается умереть!
— Мужайтесь, мой друг, мужайтесь! — произнесла девушка, слабея на глазах.
— Я бы пошел на все, лишь бы вы были со мной, однако ваша просьба лишает меня последних сил, делая меня слабее ребенка, и ввергает меня в отчаяние больше, чем приговор к смертной казни.
— Мишель, друг мой, выполните ли вы мою просьбу? — сквозь слезы пробормотала Мари.
— Так и быть…
Он хотел было уже ответить «да», но слова застряли у него в горле.
— Ах, — продолжал он, — если бы я хоть знал, что вы мучаетесь так же, как и я.
На столь эгоистический возглас, свидетельствовавший между тем и о силе его чувств, Мари, едва переводя дыхание, почти потеряв самообладание, сжала Мишеля в объятиях и сквозь слезы произнесла:
— Несчастный, ты сказал, что тебе будет легче, если ты узнаешь, что мое сердце разбито так же, как и твое?
— Да, да! О да!
— Ты думаешь, что ад для тебя станет раем, если я буду страдать так же, как и ты?
— Мари, вместе с тобой я готов испытать вечные муки.
— Ну, тогда, — воскликнула в отчаянии Мари, — злой мальчишка, можешь радоваться! Я страдаю не меньше, чем ты! При одной только мысли, что долг нас обязывает принести в жертву нашу любовь, мое сердце разрывается на куски!
— Мари, так ты меня любишь? — спросил молодой человек.
— О! Неблагодарный, — продолжала девушка, — неблагодарный, потому что он слышит мои просьбы, видит мои слезы и муки, но не понимает, что я его люблю!
— Мари, Мари! — воскликнул Мишель, почти задыхаясь от нахлынувших чувств и шатаясь как пьяный. — После того как я едва не умер от горя, ты теперь хочешь, чтобы я умер от счастья?
— Да, да, — повторила Мари, — я тебя люблю! Мне надо было произнести эти слова: они уже давно мучают меня; я тебя люблю не меньше, чем ты меня, и моя любовь такова, что при одной только мысли о жертве, которую нам надо принести, мне не страшна сама смерть, если бы она пришла ко мне в то мгновение, когда я делаю это признание.
И с этими словами, словно завороженная, Мари невольно потянулась к Мишелю, смотревшему на нее так, словно он увидел перед собой чудо; русые волосы девушки нежно коснулись его лба; дыхание молодых людей слилось, и им показалось, что земля у них уходит из-под ног, а Мишель, словно обессилев от переполнявших его чувств, прикрыл глаза; в этот блаженный миг его губы встретились с губами Мари, и, будто устав от долгой борьбы с собой, она откликнулась на зов: ему уже невозможно было противиться… Их губы слились в поцелуе, и несколько минут они оставались во власти горького блаженства…
Первой очнулась Мари.
Она быстро выпрямилась и, оттолкнув Мишеля, разрыдалась.
В это мгновение в хижину вошла Розина.
XXVII
ГЛАВА, В КОТОРОЙ БАРОН МИШЕЛЬ ВМЕСТО СЛАБОЙ ТРОСТИНКИ ОПЕРСЯ НА КРЕПКИЙ ДУБ
Мари поняла, что сам Бог протягивает ей руку помощи.
Оставаясь еще какое-то время наедине со своим возлюбленным, она почувствовала бы себя в его власти.
Бросившись к Розине, она схватила ее руку.
— Дитя мое, что случилось? — спросила Мари и провела ладонью по лицу, чтобы скрыть волнение и стереть слезы. — Что заставило тебя войти сюда?
— Мадемуазель, — сказала Розина, — мне послышались удары весел по воде.
— С какой стороны?
— Со стороны Сен-Фильбера.
— А я-то считала, что, кроме плоскодонки твоего отца, на озере нет ни одной лодки.
— Нет, мадемуазель, у мельника из Сен-Фильбера есть лодка; правда, она дырявая, течет, но, похоже, ею воспользовались, чтобы добраться до нас.