Волчицы из Машкуля
Шрифт:
Как ни торопились руководители легитимистской партии (так же как маркиз де Суде, его дочери и другие доверенные лица, собравшиеся на ферме Ла-Банлёвр, они разъехались по деревням с известием об отмене приказа маршала), им не удалось побывать во всех селениях, чтобы предупредить участников движения.
Подразделения роялистов были стянуты в Ньор, Фонтене и Люсон; Дио и Робер вывели из лесов Дё-Севра свои отряды, и к ним должны были примкнуть восставшие, о чем тут же узнали командующие военных округов и во главе своих войск пошли на приход Амайу, разбили крестьянские отряды и арестовали многих дворян и офицеров-отставников, выбравших этот приход местом своей очередной встречи и примчавшихся на звуки выстрелов.
В окрестностях Шан-Сен-Пера были проведены подобные аресты; хотя попытка захвата поста Пор-ла-Кле малыми силами и провалилась, дерзость и упорство нападавших свидетельствовали о том, что в атаке участвовали не только повстанцы.
У одного из арестованных в Шан-Сен-Пере был обнаружен список молодых людей, которые должны были войти в отборный корпус.
Найденный список, вооруженные нападения на различные объекты, предпринятые в одно и то же время, аресты людей, известных своими крайними политическими взглядами, не могли не насторожить власти, заставив их принять меры перед лицом опасности, которую они до сей поры недооценивали.
Если приказ об отмене выступления не дошел вовремя до некоторых населенных пунктов Вандеи и Дё-Севра, то понятно, что о нем ничего не было известно в Бретани и Мене — провинциях, еще более отдаленных от центра руководства восстанием, чем Маре и Бокаж: там было открыто поднято знамя гражданской войны.
Отряд из Витре принял участие в боях в Бретани и даже нанес поражение противнику под Ла-Бретоньером в Бреале. Однако следует отметить, что этот успех оказался призрачным, и буквально на следующий день они были разгромлены под Ла-Годиньером.
Слишком поздно получив сообщение в Мене, Голлье ничего не оставалось, как принять участие в кровопролитном сражении под Шане, длившемся более шести часов; кроме этой, как мы видим, крупномасштабной операции, крестьяне, которые не везде разошлись по домам, почти ежедневно нападали на двигавшиеся по сельским дорогам колонны солдат.
Можно с уверенностью утверждать, что приказ от 22 мая, разрозненные и несвоевременные выступления восставших, которые затем последовали, раздоры и отсутствие взаимодействия между их руководителями принесли июльскому правительству гораздо больше пользы, чем старания всех его агентов, вместе взятых.
В провинциях, где были распущены отряды повстанцев, впоследствии окажется трудно поднять крестьян на новое выступление, так как их боевой пыл погаснет из-за того, что у них окажется достаточно времени, чтобы взвесить все за и против и подумать; размышления же, зачастую полезные для корыстных расчетов, всегда губительны для благородных чувств.
Что же касалось предводителей восставших, привлекших к себе внимание властей, то их без особого труда застали врасплох и арестовали по дороге домой.
Еще хуже обстояли дела в кантонах, где все же состоялись отдельные выступления крестьян: всеми покинутые, не дождавшись подкреплений, на которые рассчитывали, они обвинили свое руководство в предательстве, разломали ружья и вернулись к своим семьям.
Выступление легитимистов захлебнулось в самом зародыше; еще не было поднято знамя Генриха V, как от движения откололись две провинции; борьбу продолжила одна лишь Вандея благодаря мужеству своих сыновей (как мы еще будем иметь возможность убедиться, они не пали духом).
После событий, о которых мы рассказали в предыдущей главе, прошла неделя, и за это время вокруг Машкуля произошли такие грандиозные политические события, что в их водоворот попали и герои нашей книги, на первый взгляд больше занятые своими личными треволнениями.
Берта, уже начавшая было волноваться из-за долгого отсутствия Мишеля, сразу же успокоилась, увидев его, и не скрывала своей бурной радости от окружающих, так что молодому человеку ничего не оставалось, как притвориться, что он тоже радуется встрече с ней, чтобы не нарушить своего обещания, данного Мари.
А так как Берта была целиком занята выполнением поручений Малыша Пьера, разбором его почты и составлением писем от его имени, она и не заметила, какой у Мишеля был грустный и подавленный вид и как его коробило, когда девушка с присущей ей мужской прямотой непринужденно обращалась к нему, считая его своим женихом.
Мари вернулась к отцу и сестре через два часа после того, как она простилась с Мишелем на островке Ла-Жоншер. Она делала все от нее зависящее, чтобы не оставаться с ним наедине. Когда же, живя под одной крышей, они все-таки сталкивались лицом к лицу, она начинала всячески расхваливать достоинства и внешность своей сестры, а если их взгляды встречались, она с мольбой смотрела на него, что напоминало ему — нежно и в то же время жестоко — об его обещании.
Порой Мишель своим молчанием непроизвольно поощрял нежные порывы Берты, и тогда Мари тут же шумно проявляла свою радость, что, несомненно, не соответствовало состоянию ее души и не могло не печалить Мишеля. Однако, несмотря на все усилия, как бы она ни старалась, ей было не под силу скрыть следы тяжелейшей внутренней борьбы в ее душе.
Происшедшая с ней перемена конечно же не осталась бы без внимания со стороны окружавших, будь они меньше заняты своим счастьем, как Берта, или политикой, как Малыш Пьер и маркиз де Суде.
Лицо несчастной Мари утратило былую свежесть: под глазами залегли темные тени, щеки побледнели и ввалились, а на ее чистом лбу появились тонкие морщины, что никак не соответствовало улыбке, почти не сходившей с ее губ.
К несчастью, с ними не было Жана Уллье, который мог бы позаботиться о девушке; стоило ему только появиться в Ла-Банлёвре, как маркиз де Суде тут же отослал его с поручением на восток; не имея опыта в любовных делах, Жан Уллье уехал с легким сердцем, ибо он и предположить не мог, вопреки услышанному им, что девушка могла так сильно страдать.