Волчицы из Машкуля
Шрифт:
— О! Несчастное дитя! Наконец, я тебя вижу!
Не ожидая такой встречи, Мишель был тронут до слез и бросился в объятия баронессы со словами:
— Мамочка! Моя добрая мамочка!
И она тоже сильно изменилась: ее лицо хранило следы горьких слез и бессонных ночей.
XII
ГЛАВА, В КОТОРОЙ БАРОНЕССА ДЕ ЛА ЛОЖЕРИ, ДУМАЯ, ЧТО УСТРАИВАЕТ ДЕЛА СЫНА, ДЕЙСТВОВАЛА В ИНТЕРЕСАХ МАЛЫША ПЬЕРА
Баронесса села или, вернее, упала в кресло, прикоснувшись губами к голове стоявшего перед ней на коленях Мишеля.
Наконец она обрела дар речи, и слова полились из ее исстрадавшегося сердца.
— Как! — спросила она. — Я нашла тебя в ста шагах от замка, где так много солдат?
— Матушка, чем ближе я к вам, — ответил Мишель, — тем меньше меня будут искать.
— Так ты не знаешь, что происходит в Нанте?
— А что?
— Военный трибунал выносит приговор за приговором.
— Пусть это волнует тех, кто попался, — ответил, рассмеявшись, Мишель.
— Это волнует всех, — возразила мать, — ибо те, кто еще на свободе, могут потерять ее в любой момент.
— Согласен! Но только не в доме уважаемого мэра, известного своими верноподданническими настроениями.
— И тем не менее это не помешало…
Баронесса не смогла закончить свою мысль, будто слова застряли в ее горле.
— Матушка, договаривай до конца.
— Вынести тебе…
— … смертный приговор, мне об этом известно.
— Как! Несчастное дитя, тебе все известно и ты так спокойно об этом говоришь?
— Матушка, уверяю тебя, что, пока я живу у Куртена, мне ничего не грозит.
— И что, этот человек к тебе хорошо относится?
— Его мне послало само Небо: он подобрал меня, когда я был ранен и умирал от голода, он принес меня к себе и с той самой поры кормит и прячет у себя.
— Признаюсь тебе, что у меня к нему было раньше какое-то предубеждение.
— Должен вам сказать, матушка, что вы ошибались.
— Хорошо, дорогое дитя, поговорим лучше о наших делах. Каким бы хорошим ни было это укрытие, тебе все же нельзя здесь оставаться.
— Почему?
— Потому что достаточно нелепой случайности или неосторожного слова, и тебя тут же схватят.
Мишель недоверчиво покачал головой.
— Ты не хочешь, чтобы я умерла от постоянной тревоги?
— Нет, слушаю вас, матушка.
— Мое сердце не выдержит, если ты не покинешь Францию.
— Матушка, а вы подумали, с какими трудностями я столкнусь, если решусь на побег?
— Да, и я обо всем позаботилась.
— Как?
— Я зафрахтовала небольшое голландское судно, которое ждет тебя на реке у Куерона; отправляйся на борт корабля и уезжай поскорее отсюда! Боже мой, лишь бы тебе хватило сил выдержать это путешествие!
Мишель в ответ не проронил ни слова.
— Ты отправишься в Англию, не правда ли? Ты покинешь эту проклятую Богом землю, уже впитавшую кровь твоего отца! Знай, что, пока ты будешь во Франции, мне не будет ни секунды покоя: я только и буду думать о том, как протянутая рука палача готова вырвать тебя из моих объятий.
Мишель по-прежнему молчал.
— Вот письмо капитану, — продолжала баронесса, — вот вексель на твое имя на пятьдесят тысяч франков, по которому ты можешь получить деньги в Англии и в Америке; впрочем, куда бы ты ни отправился, напиши мне, и я тут же вышлю тебе, сколько бы ты ни попросил… Или же, мое дорогое и любимое дитя, куда бы ты ни уехал, я поеду за тобой… Но что с тобой, почему ты мне не отвечаешь?
В самом деле, Мишель слушал мать с таким чувством, будто речь шла вовсе не о нем. Уехать для него означало расстаться с Мари, и от одной только мысли об этой разлуке сердце его сильно защемило, и ему показалось, что он почувствовал бы меньшую боль, если бы услышал свой смертный приговор. С той поры как Куртен разбередил его душевные раны, с той поры как тот вселил в его сердце новую надежду, он день и ночь, не говоря ему ни слова, только и думал о том, как бы найти девушку; ему казалась неприемлемой даже сама мысль о том, чтобы отказаться во второй раз от своей любви, и чем больше уговаривала его мать, тем больше в нем крепло решение во что бы то ни стало жениться на Мари.
И потому он молчал, что, естественно, не могло не взволновать баронессу.
— Матушка, — сказал Мишель, — я не отвечаю вам потому, что не могу вам ответить так, как мне хотелось бы.
— А как бы тебе хотелось?
— Выслушайте меня, матушка, — произнес молодой человек с твердостью, на какую она не считала его способным, да и сам он при других обстоятельствах вряд ли бы поверил, что сможет говорить с матерью таким тоном.
— Надеюсь, ты не отказываешься уехать?
— Совсем нет, — произнес Мишель, — но у меня есть некоторые условия.
— И ты можешь говорить о каких-то условиях, когда на карту поставлена твоя жизнь, твое спасение? Ты выдвигаешь условия, когда твоя мать умирает от волнения?
— Матушка, — сказал Мишель, — с тех пор как мы не виделись, я многое пережил, многое узнал и, главное, понял, что бывают такие решающие моменты, от которых зависит счастье или несчастье всей последующей жизни. Вот сейчас, матушка, я переживаю один из таких моментов.
— Ты решил не обращать внимания на мои муки?
— Вовсе нет, я хочу поговорить с вами как мужчина. И не удивляйтесь: я был еще ребенком, когда начались все эти события, а вышел из них повзрослевшим на несколько лет. И мне не надо напоминать о долге перед матерью: об уважении, любви, благодарности за все ее заботы и жертвы. Знайте, что я никогда не забуду про свой долг. Однако когда юноша становится мужчиной, перед ним открываются новые горизонты, постепенно расширяющие круг его интересов, и появляются новые обязательства не только по отношению к собственной семье, но и перед обществом; вступив в пору зрелости, он, даже если у него еще не высохло материнское молоко на губах, уже задумывается о том, кто станет матерью его будущих детей.
— О! — воскликнула баронесса, невольно отстраняя от себя сына.
— Так вот, матушка, — продолжил, выпрямившись во весь рост, молодой барон, — я сделал свой выбор и уверен в ответных чувствах; теперь нас ничто не сможет разлучить: если я уеду, то не один.
— Ты уедешь вместе со своей любовницей?
— Нет, матушка, я уеду вместе со своей женой.
— И ты думаешь, что я соглашусь на этот брак?
— Матушка, вы вольны не давать своего согласия, так же как и я волен не уезжать.