Волчицы из Машкуля
Шрифт:
Это была последняя надежда Жана Уллье, и она не оказалась напрасной.
Устав звать собаку и решив узнать, почему она лаяла, женщина вернулась назад.
Случаю, а скорее всего самому Провидению было угодно, чтобы этой крестьянкой оказалась вдова Пико.
Подойдя к кустарнику, она увидела мужчину, а наклонившись, узнала Жана Уллье.
В первое мгновение она подумала, что он мертв, и только через несколько секунд разглядела, что старый егерь не сводил с нее необычно широко раскрытых глаз; приложив руку к сердцу вандейца, она услышала, что оно еще бьется. Женщина приподняла егеря и плеснула несколько капель воды на его лицо и в его рот. И тут, словно это соприкосновение с живым человеком было соприкосновением с самой жизнью, Жан Уллье почувствовал, как постепенно ослабла огромная тяжесть, чуть было не раздавившая его, и кровь прилила к закоченевшим рукам и ногам; он даже почувствовал, как потеплели кончики пальцев, и слезы благодарности выступили на его глазах и покатились по загорелым щекам; он схватил руку вдовы Пико и, орошая ее слезами, поднес к губам.
Женщина тоже растрогалась: как мы знаем, она была сторонницей Луи Филиппа, но к старому шуану относилась с уважением.
— Ну, хватит, хватит, Жан Уллье, что с вами? — спросила вдова Пико. — В том, что я сделала, нет ничего особенного! Я бы так отнеслась к любому христианину, а тем более к вам, истинному верующему.
— И тем не менее… — заговорил Жан Уллье.
Но он не решился закончить свою мысль.
— Тем не менее что? — спросила вдова.
Уллье сделал над собой усилие.
— И тем не менее… я вам обязан жизнью, — добавил он, заканчивая фразу.
— Не говорите об этом! — сказала Марианна.
— О! Именно так. Без вас, вдова Пико, я бы здесь умер.
— Скорее, Жан, без моего пса. Вы же видите, что благодарить надо не меня, а самого Господа Бога.
Только теперь она с ужасом заметила, что он весь в крови.
— Но вы же ранены? — спросила женщина.
— Нет, это простые царапины… Больше всего меня беспокоит вывихнутая нога и мучит голод после шестидесяти часов поста. Собственно, я умирал от слабости.
— А! Боже мой! Постойте, я же несу обед людям, которые в ландах мастерят мне носилки; сейчас я вас угощу их супом.
И с этими словами вдова подняла с земли узелок и, развязав уголки полотенца, вытащила еду — суп и дымящееся вареное мясо — и заставила Жана Уллье проглотить несколько ложек супа. По мере того как его желудок наполнялся горячей и наваристой жидкостью, вандеец чувствовал, как к нему возвращались силы.
— О!.. — промолвил Жан Уллье.
И он громко вздохнул.
Суровое и печальное лицо вдовы осветила довольная улыбка.
— А теперь, — сказала она, усаживаясь напротив Жана, — что вы намерены делать? Ведь красные штаны наверняка вас разыскивают.
— Увы! — ответил Жан Уллье. — Из-за моей несчастной ноги я не чувствую в себе былой силы. Теперь пройдет не один месяц, прежде чем я смогу скрыться в лесу, чтобы не попасться и не сгнить в тюрьме. Вот что мне надо, — добавил он со вздохом, — так это найти метра Жака: он бы предоставил мне угол в одном из своих убежищ, и там я смог бы дождаться своего выздоровления.
— А ваш хозяин? А его дочери?
— Наш хозяин еще не скоро вернется в Суде, и он будет прав.
— А что же он будет делать?
— Наверное, снова уедет за море вместе с дочерьми.
— Жан, какая же странная мысль пришла вам в голову искать убежища у бандитов метра Жака! Хорошее же лечение вас ожидает!
— Лишь только он примет меня, не опасаясь последствий.
— Нехорошо, Жан, вы забыли обо мне.
— О вас?
— Конечно, обо мне.
— Разве вы не знаете новых указов?
— Каких указов?
— А тех, в которых говорится о наказании за укрытие шуанов.
— Будет вам, Жан, такие указы написаны не для честных людей, а для мерзавцев.
— Так вы же ненавидите шуанов?
— Нет, я ненавижу только негодяев, к какой бы партии они ни принадлежали; вот и моего бедного Паскаля убили именно негодяи, и я им отомщу, если смогу; но вы, Жан Уллье, какую бы кокарду вы ни носили, белую или трехцветную, вы всегда останетесь порядочным человеком, и я вас спасу.
— Но я не могу сделать и шага.
— Это не самое страшное. Если бы вы и могли ходить, в это время суток я бы все равно не смогла привести вас к себе в дом, и вовсе не потому, что боюсь за себя: видите ли, Жан, после смерти бедного молодого человека я боюсь предателей. Укройтесь получше в кустарнике; когда стемнеет, я приеду за вами на телеге, а завтра схожу за костоправом в Машкуль; он вправит вывих, и не пройдет и трех дней, как вы будете бегать словно заяц.
— Ах! Черт возьми, я знаю, что так было бы лучше, но…
— Разве вы бы не поступили так же ради меня?
— Вы же знаете, Марианна, что ради вас я брошусь в огонь.
— Тогда прекратим этот разговор. А как стемнеет, я за вами приеду.
— Спасибо, я согласен, и будьте уверены в том, что я в долгу не останусь.
— Жан Уллье, я это сделаю вовсе не потому, что рассчитываю на вашу благодарность, а только выполняю то, что считаю долгом честной женщины.
Она огляделась по сторонам.
— Вы что-то ищете? — спросил Жан.
— Мне кажется, что, если вы попробуете доползти до зарослей вереска, вы будете в большей безопасности, чем здесь, в канаве.
— Я думаю, что это невозможно, — сказал Жан, показывая вдове содранные в кровь руки, лицо в царапинах и ногу, распухшую до размеров головы. — Впрочем, здесь не такое уж плохое место, ведь вы прошли мимо кустарника, не заметив, что за ним находился человек.
— Да, но мимо может пробежать собака и учуять вас, так же как мой пес; подумайте об этом, Жан Уллье! Война закончена, а за ней придет время предательств и мести, если оно уже не наступило.
— Ба! — сказал Жан. — На все воля Божья.