Волчицы из Машкуля
Шрифт:
Словно наяву, она видела перед собой ее стены; ей казалось, что она слышит, как самый прекрасный голос на свете произносит слова, звучащие музыкой в ее душе: «Я тебя люблю!» Прикрыв глаза, она чувствовала на своих волосах дыхание юноши и тепло его губ, прикоснувшихся к ее устам и подаривших первый, единственный, незабываемый поцелуй.
И тогда она поняла, что ей оказалось не по силам самоотречение, на которое она себя обрекла из-за благородства души и сердечной привязанности к сестре. Она досадовала на себя за то, что взвалила на себя непосильную ношу, и теперь любовь завладела без остатка всей ее душой. И Мари, всегда такая набожная, привыкшая искать в мыслях о будущей жизни терпение и мужество, не находила в себе сил обратиться к Небесам: она пребывала в угнетенном настроении или во власти охвативших ее чувств и в конце концов впала в нечестивое отчаяние, задаваясь вопросом, не стало ли мимолетное блаженство, которое ей подарил поцелуй любимого, единственной радостью, ниспосланной Богом, из всего того, что называлось счастьем быть любимой, и стоило ли дальше жить на земле, лишившись даже такого маленького счастья.
Маркиз де Суде в конце концов заметил, как от горя обострились черты лица его дочери, но он подумал, что причина тому сильное переутомление.
Он и сам чувствовал себя подавленным, сознавая, что его красивым мечтам не суждено было сбыться и генерал говорил ему правду, и уже видел себя в изгнании, так по-настоящему и не включившись в борьбу.
Однако, несмотря на все беды, он считал своим долгом не сдаваться и скорее бы умер, чем признался в поражении: насколько он был равнодушен к общественному мнению, настолько солдатская честь была для него превыше всего.
Итак, несмотря на все переживания, он старался не показывать, что страдал душой, и находил во всех перипетиях теперешней неспокойной жизни повод для шуток, которыми он пытался приободрить своих соратников, чрезвычайно опасавшихся, как и он, того, что восстание захлебнулось в крови.
Мари предупредила отца об исчезновении Берты; достойный дворянин, несомненно, догадался, что на решение дочери повлияло беспокойство о судьбе и о поведении ее жениха. Из рассказа очевидцев он узнал, что молодой барон де ла Ложери вовсе не нарушил свой долг, а отважно дрался, обороняя замок Ла-Пенисьер, и маркиз, предполагая, что Жан Уллье, на чью преданность и осторожность он всецело полагался, должен был находиться вместе с его дочерью и будущим зятем, беспокоился о Берте не больше, чем генерал о судьбе одного из офицеров, посланного в разведку. Лишь одно было непонятно маркизу: почему Мишель предпочел драться с врагом вместе с Жаном Уллье, а не с ним, и он немного сердился на молодого человека за такой странный выбор.
В тот вечер, когда произошел бой при Ле-Шене, Малыш Пьер в сопровождении нескольких предводителей восстания покинул мельницу Жаке, где становилось небезопасно. На протяжении целого вечера они могли видеть и слышать, как по проходившей неподалеку от мельницы дороге солдаты гнали пленных.
Ночью они отправились в путь.
Когда маленький отряд хотел пересечь главную дорогу, он едва не столкнулся с солдатами и был вынужден больше часа пережидать в заросшей кустарником придорожной канаве.
По дорогам шли колонны правительственных войск, и, чтобы избежать встречи с ними, Малышу Пьеру приходилось выбирать самые нехоженые тропы.
На следующий день нужно было снова отправиться в путь. Нервы Малыша Пьера были на пределе; тяжелое душевное состояние подтачивало физические силы, но не отражалось ни на его поведении, ни на словах, с которыми он обращался к своим спутникам. Несмотря на все тяготы походной жизни и трагические события, что ему пришлось пережить, Малыш Пьер не падал духом и подбадривал товарищей не хуже маркиза де Суде.
Преследуемые врагом, беглецы ночами почти не смыкали глаз и потому каждое наступившее утро встречали совершенно разбитые и с тревогой на сердце. Для Малыша Пьера ночные переходы, когда отряд на каждом шагу подстерегали опасности, оказались чрезвычайно утомительными. Часть пути он проехал на лошади, но в основном ему пришлось или идти пешком по полям, разделенным живыми изгородями, которые надо было преодолевать, когда в темноте не удавалось отыскать лестницу; или пересекать стелившиеся по земле виноградные кусты, которые цеплялись за ноги и заставляли спотыкаться на каждом шагу; или шагать по колено в грязи по дорогам, разбитым частыми проходами быков.
Такая беспокойная жизнь и непроходящая усталость Малыша Пьера могла, по мнению спутников, иметь самые пагубные последствия для его здоровья, и они решили обсудить, как лучше укрыть его от преследователей. Мнения разделились: одни считали, что ему надо ехать в столицу, где можно легко затеряться среди тысяч парижан, другие же настаивали на том, чтобы он направился в Нант, где для него уже было приготовлено убежище; но были и такие, кто советовал поскорее сесть на корабль, считая, что Малыш Пьер будет вне угрозы только в том случае, если покинет страну, где его станут искать с еще большим рвением, как только опасность восстания будет позади.
Маркиз де Суде разделял мнение последних; однако им возражали, доказывая, что за прибрежной полосой установлено особое наблюдение и невозможно без пропуска проникнуть в морской порт, каким бы незначительным он ни был.
Малыш Пьер положил конец спорам, заявив, что принял решение направиться в Нант и войти туда среди белого дня в платье крестьянки.
От внимания Малыша Пьера не ускользнуло, как изменилась Мари и какой у нее удрученный вид. Так же как и маркиз де Суде, он подумал, что виной тому тяготы того образа жизни, который она с некоторых пор вела; рассудив, что с отцом девушка по-прежнему будет подвергаться опасности, он предложил маркизу де Суде позволить дочери сопровождать его, Малыша Пьера.
Маркиз с благодарностью согласился.
Мари в душе не очень-то была рада этому, ибо беспокоилась, сможет ли она в большом городе узнать что-нибудь о судьбе Берты и Мишеля; с возраставшей с каждой минутой тревогой она ждала весточки о них. Но, с другой стороны, она не могла отказаться, и ей пришлось уступить.
На следующий день, а это была суббота и базарный день, Малыш Пьер и Мари, переодевшись крестьянками, вышли из дома в шесть часов утра.
Им предстояло преодолеть три с половиной льё.
Не прошло и получаса, как грубые крестьянские башмаки, а особенно шерстяные чулки, непривычные для Малыша Пьера, натерли ему ноги; он прошел еще немного, однако, рассудив, что в такой обуви ему не дойти, сел на обочину, снял чулки и башмаки, сунул их в огромные карманы и пошел босиком.
Через некоторое время, когда мимо них прошли крестьянки, он подумал, что нежная кожа и аристократическая белизна ступней могли его выдать; он подошел к обочине дороги, поднял ком земли и, вымазав ноги до черноты, продолжил путь.