Волчий корень
Шрифт:
«Итого три мужских трупа и одна несильно отравившаяся барышня», — подытожил про себя Градовский. Ложу Благининой никто не охранял, следователь хотел было гаркнуть на подчиненных, но, заглянув туда, понял причину разгильдяйства. Крохотная старушка, одетая в темное платье и меховую, потраченную молью накидку, была похожа на постоянную пациентку какой-нибудь закрытой нервной клиники. Анна Львовна казалась бледной и потерянной, она сидела с отрешенным, устремленным неведомо куда взглядом, и, скорее всего, плохо соображала, где она находится и чего от нее хотят.
Получалось, что лжежурналисты специально вытащили старушку из ее жилья и доставили в театр.
Градовский припомнил, что директор говорил, будто Анне Львовне семьдесят лет и что в последние годы она болеет и на его памяти ни разу не посещала театра. Поистине надо быть бессердечными извергами, чтобы заставить старушку тащиться в переполненный людьми театр, где она запросто может получить нервный срыв от шума и многолюдья. Впрочем, букет, который Благинина должна была вручить сыну, был отравлен, стало быть, мерзавцы не просто готовили покушение на тенора Императорских театров, а еще и желали, чтобы в содеянном обвинили его беспомощную, выжившую из ума мать.
— Я сначала, когда мне сказали, что приедет матушка Аполлона, было подумал, что они желают сделать снимки для газеты, а когда увидал, кого они привезли, — у-у-у, такое чувство, что эти нехристи ее с постели подняли и, ничего не объясняя, силой сюда приволокли. Не понимаю таких людей, хорошо хоть, она, бедная, уже не соображает, а то, поди, осерчала бы, что ее, можно сказать, в домашнем платье привезли и потом еще хотели, чтобы она на сцену вышла. Если бы бедняжка была в своем уме, для нее уже это было бы самым настоящим оскорблением и для него тоже. Я хотел предупредить Аполлона, в каком виде привезли его матушку и под каким соусом теперь будут его самого подавать, да не успел. — Директор вынул из кармана платок и промокнул багровую лысину. — Он, отчаянный смельчак, у нас в начале выступления на колосниках, во-о-т там, на самой верхотуре обретается. И потом его оттуда на лебедке спускают. Мне даже думать о такой высоте страшно, а Благинину хоть бы что.
— В домашнем платье, говорите… — Следователь пожал плечами. — Если она такая больная и никуда из дома не выходит, может, у нее ничего приличного и не осталось. — Градовский вспомнил собственную матушку, которая, получив в подарок на день ангела новую шаль или пару перчаток, неизменно передаривала их кому-нибудь из родственников, отговариваясь тем, что у нее и так есть все что нужно, а лишнее — так это только моль в гардеробе радовать.
Следователь откашлялся и, сев рядом с Благининой, приступил было к допросу, но уже буквально после первых двух вопросов стало ясно, что старуха вообще мало что поняла из своего сегодняшнего приключения. Впрочем, она сумела представиться и назвала свой адрес, после чего сообщила, что в театр ее привез симпатичный мужчина с черными усами — модный фасон «ласточкины крылья», он же вручил ей красивый тяжелый букет, который потом куда-то исчез. И теперь старушка была уверена, что полиция находится в театре с единственной целью отыскать пропажу. В конце концов, не каждый день пожилой женщине дарят такие прекрасные цветы. О том, что она должна выйти на сцену к сыну, она тоже была уведомлена, тот самый симпатичный джентльмен обещал лично зайти за ней и проводить к ее драгоценному Аполлоше, но почему-то до сих пор не зашел.
Анна Львовна Благинина, дама семидесяти лет от роду, оказалась крохотного росточка, худенькая, сгорбленная, во всем ее облике читалась неуверенность, свойственная людям с плохим зрением или подверженным головокружению. Седые неопрятные волосы, должно быть, еще вчера были собраны в пучок, но сегодня они растрепались, сделав голову несчастной похожей на одуванчик, последнее говорило о том, что бедняжку забирали из дома буквально в последний момент, так что ни она, ни прислуга не успели позаботиться о ее прическе. При этом на Благининой было красивое черное платье с оторочкой в виде маков, на полу возле стула Анны Львовны стояла большая матерчатая сумка, которую никак нельзя было назвать театральной.
Странно, что директор театра назвал ее наряд домашним: по скромному представлению Градовского, от такого платья не отказались бы ни его жена, ни дочери, хотя, с другой стороны, когда человек каждый день видит высокую публику в модных туалетах, усыпанных брильянтами, скорее всего, все менее помпезное кажется ему жалким и скромным.
Пообещав приложить все усилия в поиске букета, Градовский попросил молодого полицейского отвезти Благинину домой на извозчике. После чего помог старухе подняться, свободной рукой подхватив сумку.
Благинина приняла помощь, опершись всей тяжестью на его руку, в нос инспектору ударил запах давно не мытого тела, она тряслась и поминутно останавливалась, по-совиному хлопая глазами, левый, как заметил Градовский, затягивала белесая пленка, делая бабку еще неприятнее, чем она была на самом деле.
— Что же вы, Анна Львовна, в театр с такой здоровенной сумкой собрались, — усмехнулся Градовский, втихаря прощупывая материал; судя по всему, набита сумка была исключительно тряпками.
— У меня там шаль теплая. — Благинина потянулась было за своим имуществом, но следователь уже передал сумищу молодому полицейскому. — Думала, вдруг тут дует. Когда лет десять назад в последний раз Аполлошу слушала, так мне, отец родной, ухо надуло и шею. Чем я потом только ни лечилась, до сих пор на одно ухо слышу хуже.
Наконец Градовский распрощался с Анной Львовной, после чего приступил к допросу господ актеров.
Отравленная девица — юная актриса кордебалета Мария Лихновская — еще раньше была отправлена в больницу, и Градовский решил заехать к ней завтра.
Примечательно, что убитых в театре видели лишь сегодня, они уверенно назвали себя представителями уважаемого издания, явившиеся с целью освещать в прессе бенефис любимца публики Аполлона Благинина. Дело настолько привычное в этом месте, что дирекция даже не сочла нужным спрашивать документы лже-журналистов.
Швейцар у парадного подъезда и гардеробщики уверяли, что с начала спектакля и до того момента, когда театр охватила паника и, по счастью, находящийся в зале полицейский приказал закрыть все выходы и входы, после чего вызвал подкрепление, из театра никто не вышел.
То же говорил вахтер со стороны входа для актеров, в здание входили участвующие в спектакле актеры, оркестранты и работники сцены, но никто не покидал его. Получалось, что преступник, убивший трех человек и чуть было не отравивший Мидонскую, оставался в театре по крайней мере до того момента, когда сам Градовский не разрешил отпускать зрителей.
Александр Павлович наблюдал за тем, как его коллеги собирают и сортируют улики. Он поднялся на сцену и остановился возле все еще лежащего там трупа с проломанной головой — мистера X, как тут же окрестил его следователь. Полицейский медик склонился над тем, что еще совсем недавно было головой жертвы, внимательно изучая через лупу белеющие среди алого месива раздробленные кости черепа. Другой полицейский держал фонарь таким образом, чтобы свет падал на затылок жертвы. Сам он при этом отворачивался от неприятного зрелища.