Вольер (сборник)
Шрифт:
Очнулся – солнышко светит вовсю. Ох, что‑то будет! Наспех затолкал в себя желеобразный травянистый завтрак – сразу пришел в полное сознание. Еще раз, напоследок, пробежал страничку с ИНСТРУКЦИЕЙ. И это только первая, остается надеяться – самая главная. Чего же больше? Сосредоточиться, ни на мгновение не выпускать целостность из сознания. Как‑то на деле? Пробовать негде, да и некогда. Осрамится он, как пуганая галка над ольховым кустом. Ох, осрамится! Однако скоро полдень, а дрожащая серебром дождевая капля Режимного Коридора на дальней городской окраине. Тут бы поспеть вовремя.
Тим так и не нажал вторую, заключительную страницу. Ничего существенного она и не содержала – наставления новичкам о послушании обучающему руководителю группы и правила поведения на симуляторе‑тренажере. Кроме последнего, очень краткого примечания, ярко выделенного красным пылающим цветом:
«Никогда не пытайтесь самостоятельно воспользоваться Режимным Коридором прежде получения разрешающего сертификата. Это может быть СМЕРТЕЛЬНО ОПАСНО!».
Гортензий, Игнат Христофорович и др.
«Пересвет» медленно, часть за частью, погружён был в искусственную тьму. Просто‑таки египетскую. Пошутил про себя Гортензий. Вслух не осмелился, не то нарвался бы, пожалуй, на слова исключительно резкие. Но здешний, мудрый годами хозяин полагал – недостаток света наставит уважаемое собрание на путь истинный и главное, на концентрацию процесса мыслительного.
Не уважаемое собрание, – подумалось Гортензию, – а сборище дилетантствующих филеров‑сыщиков, и это еще мягко сказано. Если не мягко – то панически настроенных чудаков, усидчиво делающих из морской свиньи африканского гиппопотама (из мухи слона все же преувеличение – некоторая проблема имелась, не станет он отрицать, но и о катастрофе местного значения вопить рановато). Никак не получалось Гортензию, как он ни старался, проникнуться должной аурой страха, да и малой толикой его выходило не так, чтобы очень. Вольер, подумаешь, ну, Вольер? Разрешится когда‑нибудь. Найдут они этого Трефа, навалятся всем миром и найдут. Если не навалятся – найдут тоже. Раз ничего чрезвычайного не произошло за истекшее со дня ВЫХОДА время, значит, беспокоиться о судьбе сгинувшего в неизвестном направлении постояльца «Яблочного чижа» тем более нет повода. Куда сильнее заботил его самого человек по имени Фавн, он же Ромен Драгутин. Который, между прочим, до сих пор, будто в бронированном дзоте (или что там у них было в Переходные Века? Кажется, редуты, бастионы, эскарпы и контрэскарпы, нет, это несколько прежде), окопался на вилле «Монада». Вместе с женской особью по прозвищу Аника и с замороженным телом погибшего Агностика. Никого более не впускал, не выпускал, на вопросы по экстренной связи отвечал замученно‑однообразно: «Изволите спрашивать не о том». И через силу, кривя тонкие, ломаные губы, ухмылялся. Будто бы с издевкой. Конечно, спрашивали не о том. Гортензий тоже так считал. Ловят вчерашний день, потому что ловцы из них липовые. Но вот сегодня Игнат собрал всех в великой спешке, значит, грядут новости.
– Ответьте мне, милостивые господа! – раздался в мрачной тишине раскатистый и гневный отчасти голос хозяина. – По которой причине мы, точнее, вы – я имею в виду вас, Карл, и вас, Гортензий, вторую неделю не можем напасть на след примитивной живой единицы, сбежавшей из Вольера?
На правах старшего Игнатий Христофорович как бы возглавлял всю кампанию по поимке и выявлению загадочного нарушителя квазилазерной границы, но не было, впрочем, иных желающих занять его место.
– Видимо, оттого, что эта живая единица не столь примитивна, – несколько раздраженно ответил Карл Розен, сердитый более на собственную неудачу, чем на требовательный окрик в его сторону. – Вы уж простите, Игнат, но подошла к концу именно что вторая неделя, как лично я, и Гортензий, да и Лала тоже, точно пресловутые савраски рыскаем туда‑сюда и роем землю: от Большого Ковно до Старо‑Курляндского муниципия. Над нами уж потешаются. Потому что непонятно, чего ради мы по долинам и по взгорьям шляемся, праздные вопросики задаем?
– Игнаша, не лучше ли публично огласить? – несмело подала реплику Амалия Павловна.
Кстати, и здравая мысль, может, единственная за последние дни, отметил в уме Гортензий, но сказать об этом не успел.
– Огласки я не допущу! – властно отрезал Игнатий Христофорович, и уже более умеренно продолжил: – Устраивать бедлам и отрывать людей от насущных занятий, дабы поймать случайного беженца из Вольера? Этого не будет. Сами виноваты, нам и разгребать!
Действительно, сами виноваты. Тут уж и Гортензий спорить не стал. Согласно не писанному нигде установлению владельцы поселений традиционно объединялись для помощи и совещаний по природно‑региональному принципу. И Карел, и он сам, и уж тем более Игнатий Христофорович, у которого владений целых два, ОБЯЗАНЫ были поддерживать в этом смысле друг друга. В их круг входил и покойный Агностик, желал там Паламид или не желал, только присмотр за Вольером не всегда работа добровольно‑произвольная. Видели и понимали, что неладно давно, но значения не придавали. Может, Игнат и придавал, но разве слушали его? Нет, отбояривались. Потому что набившие оскомину «граничные» проблемы неудобно и как‑то неохота замечать. Вольер для многих, что бревно в здоровом глазу, которое умышленно выдают за малую соринку. Но и паниковать не стоит, в этом Гортензий был уверен непреложно.
– Так ли уж случаен наш беженец? – снизу вверх произнес он, как и обычно, лежа на полу, предположительно у ног прекрасной Амалии. Хотя прекрасная Амалия о том пока не ведала – в потемках самовольно переместился он поближе к вышеупомянутым ножкам. – Всем ли присутствующим здесь знакомо правило? Особь, покинувшая Вольер через пропускной клапан ВЫХОДА, считается вполне человеческой. Как следствие, искать мы тоже должны человека.
– В этом нет уверенности, дружище, – охладил его пыл рассудительно твердый выговор Карлуши. – Почему тогда этот твой человек не дождался выпускных инструкций? Почему бежал не один? И кто, наконец, убийца Паламида Оберштейна?
– Карлуша, да ведь он сам, Ромен… то есть Фавн, сознался! Я там была и Гортензий тоже, – напомнила с явным нажимом на последние свои слова Амалия Павловна. – Пообещал в дальнейшем представить доказательства вынужденности своего проступка?..
– Твое легковерие, Лала, меня поражает! Проклятый сей Фавн, или кто он теперь, лжет нам на каждом шагу хотя бы своим молчанием. Конечно, он возьмет вину на себя. – Голос Карла дрогнул, будто от неприятного воспоминания. – Потому что ему, как субъекту человеческому, сложившаяся ситуация мало чем грозит: ну, назначат еще одно голосование по полосе! Ну и что? Ему‑то, Фавну, что? Прошел через первое, пройдет и через второе, хуже не будет. Мы не убиваем из мести – око за око, глаз за глаз. Да и когда то голосование случится? А вот приятелю его светит много сладкого. Особенно если он до сих пор существо из Вольера и преодолел ВЫХОД не своей волей. Мы не знаем причин и не можем судить о следствиях. Ты подумай трезво, прости, конечно. Без излишней чувствительности.
Над головой Гортензия прошелестело легкое движение – очевидно, Амалия нервно переменила положение. И, о‑о‑о, задела его той самой нежной ножкой, к которой он вожделел в темноте! Ба, Гортензий, братец, и хорошо, что в темноте, не то не миновать тебе укоризненных взглядов. Почтенное собрание вправе вынести порицание: когда рассматриваются столь серьезные дилеммы, до ножек ли? Почему бы и нет? Течению его рассуждений это вовсе не мешало. Но тут Амалия Павловна заговорила:
– Уже подумала. Насколько я запомнила из протокола контроля рождаемости, особь по прозвищу Треф без малого тридцать лет назад перешла в состояние второй зрелости. Поэтому как профильный педагог авторитетно заявляю – в этом возрасте никакие флуктуации в статусе не возможны абсолютно и ни в каком качестве. Картина должна быть полностью сложившейся. Если опустить специальные термины или‑или. Или это давно человек, или с той же необходимостью – безвозвратно особь. Разве только вероятностный элемент? Случайно нашел ВЫХОД, случайно набрал нужное сочетание символов. На большее удачи и познавательных способностей не хватило. Оттого программа осталась незавершена.
В ответ ей оба разом и наперебой загалдели сам Гортензий и вполне закономерно поддержавший его Карл Розен.
– Что ты, Лала, побойся бога, совпадение более чем десятого порядка – сколько там символов? То‑то! Нет, это исключено.
– Я сомневаюсь, Амалия Павловна, чтобы нашему Фавну понадобилось, даже для самых фантастических целей, тащить за собой особь из Вольера! По поводу флуктуаций в статусе спорить не буду, но не забываете ли вы принцип свободной воли? Возраст здесь фактор, так сказать, вторичный!
– Да‑да, Лала, может, он… оно… я имею в виду искомый Треф не захотел или просто‑напросто не нашел ВЫХОД ранее. Крапивищи там, ты говорила, с ума сойти!
– Ваша особь, Амалия Павловна, перепугалась бы до родильных схваток. Впрочем, миль‑пардон, это не она, а он. Все равно – до блаженного моления, до обморока, до медвежьей болезни! Никакой Фавн тут бы ровно ничего не поделал. Повязали бы тепленькими прямо у границы. Однако заметьте, Трефа мы ищем вторую неделю, скоро третья пойдет. А результат нулевой. Хотя я бы сказал, без преувеличения отрицательный.