Волга - матушка река. Книга 1. Удар
Шрифт:
Кто-то из зала крикнул:
— Правильно! Правильно!
«Это хорошо — поддерживают меня…» — подумал Аким Морев и продолжал:
— Наши мечты, товарищи, реалистичны: когда мы мечтаем, то не сидим сложа руки. Мы работаем. Мы своим трудом украшаем землю. И наша партия, наше правительство в согласии с народом, в соответствии с его возможностями разработали план великого строительства в области промышленности, в сельском хозяйстве и поставили перед нами, коммунистами, в первую очередь одну из крупнейших задач — покончить с народным бедствием — суховеем, носителем голода.
— А испытал ли ты его — голод? Уж больно сытно говоришь, — кинул реплику Смельчаков и весь сморщился, словно прихваченный морозом опенок.
Аким Морев на миг замер: реплика Смельчакова не просто оскорбила его. Нет. Она всколыхнула в нем прошлое. И он с болью в сердце вспомнил то, что ему пришлось
— Мое поколение испытало голод, — глухо проговорил он.
— Но ведь это ваше поколение, а не вы, — ковырнул Сухожилин и сверляще посмотрел в зал, как бы говоря: «Хвастается чужими бедами».
— Нет, и я знаю, что такое черная година, — твердо, но с грустью произнес Аким Морев, намереваясь было вкратце рассказать о пережитом в детстве голодном годе, но Смельчаков перебил:
— А фронт испытал? Где во время войны-то был? Мы здесь в окопах сидели, а иные ведь по Казахстану разгуливали.
Аким Морев какие-то секунды молчал, затем сказал, обращаясь к Сухожилину:
— Мне мешают.
— Ответьте на вопрос и продолжайте, — не в силах сдержать довольной улыбки, ответил тот.
— Я во время войны был секретарем Ново-Кузнецкого горкома… в Сибири.
— Эх! Далеконько затащило! — выкрикнул Смельчаков и нацелил ладонь в ладонь, собираясь зааплодировать собственным словам.
В этот миг из-за стола поднялся Александр Пухов и прокричал на весь зал:
— Что за провокационные вопросы задает Смельчаков? Зачем? Кому это надо? Все мы работали там, куда нас посылала партия. А вы, председательствующий, по-партийному ведите заседание… А то ведь мы можем это право у вас отобрать!
Люди в партере и на ярусах примолкли, и Аким Морев в тишине продолжал:
— Да, товарищи, я испытал голод. И я помню, что и в те времена крестьяне, бегущие от голода к хлебу, поговаривали: «Хорошо бы воды Волги, Дона, Днепра к нам на поля!» — Он помолчал, посмотрел в зал и повысил голос: — Наша партия, наше правительство ныне, осуществляя вековечную мечту народа, утвердили план строительства плотин на Волге, Каме, Дону, Днепре. Создаются небывалые в истории человечества искусственные моря, дабы… дабы воды Волги, Дона, Днепра пустить на поля. И народ приветствует все это. — Аким Морев запнулся, понимая, что сейчас ему придется приступить к самому острому. Надо критиковать… и критиковать так же откровенно и резко, как это сделал Николай Кораблев. Но тот имел право на такую критику: долгое время работает в Приволжске, восстановил завод, блестяще наладил производство, а Аким Морев — новичок. «Да, конечно, новичок, — подумал он и сейчас. — Но я не могу умолчать о том плохом, что видел в области. Об этом преступно не сказать. Но как? А, проще, проще! По-товарищески, по-дружески, проще», — мысленно прикрикнул он сам на себя и заговорил: — Да. Да. Народ приветствует партию, правительство за то, что они решили вековечную мечту претворить в жизнь. Но, товарищи, есть такая русская поговорка: «Не запряжешь коня, ежели хомут поломан». А нам с вами предстоит запрячь гигантского коня — силы природы. — Он передохнул, окинул взглядом зал и, видя, что люди с вниманием слушают его, сказал просто, улыбаясь: — Не подумайте, что я взял на себя роль критика-выскочки. Нет. Я знаю, критиковать имеет право тот, кто сам крепко работает. Не критика у меня, а… а, — он несколько секунд подбирал слова и сказал: — а душевная боль, такая же, какая появляется у нас у всех при виде нехорошего. Нам положено запрячь гигантского коня, то есть построить ряд плотин на Волге, Дону, Днепре, создать искусственные моря. Но ведь так нельзя запрягать коня, как, видели мы вместе с академиком Бахаревым, запрягают его в Сарпинских степях или на Черных землях. Распахали полосу земли шириною метров в двести и длиной, говорят, километров в пятьдесят и посадили дуб. А выросло? Выросла трын-трава. В Докукинской балке великолепная дубрава, когда-то посаженная знаменитым агрономом Докукиным. Умел запрячь коня Докукин. Так почему же мы его опыт не перенимаем? Потащились с дубом в голую, выжженную степь… и провалились. И народ нам этого не простит. Народ обрадованно взялся за претворение в жизнь своей вековечной мечты, а наши лесоводы набезобразничали. Можем ли мы на пленуме об этом молчать? Ведь полоса земли длиною в пятьдесят километров, заросшая трын-травой, — не иголка, брошенная в Волгу. Не утаишь. Да и грех утаивать. — Аким Морев приостановился, спохватился — не резко ли говорит, но зал, затаенно молчавший, вдруг прорвался криком:
— Правильно! — и этим словом было сказано все: горечь, возмущение, стыд.
— Или, —
— Очень верно! Очень-очень-очень! — поднявшись с места, проговорил Иван Евдокимович. — И знаете ли…
Председательствующий Сухожилин, видимо, был рад такому вмешательству: он уткнулся острым носом в стол и молчал. Но Пухов поднялся и, чуть склонив голову, улыбаясь, проговорил:
— Мы вам, Иван Евдокимович, слово дадим. Обязательно!
— Да видите ли, в чем дело, Александр Павлович, — продолжал академик, словно находился не на пленуме, а в кабинете Пухова. — Видите, в чем дело? Я вот все это тоже видел, о чем Аким Петрович рассказывает. Но не смог… не сумел так политически-то заострить. Верно! Удар по мечте народа. Жестокий удар. Хуже суховея.
По залу покатился гул, какой бывает тогда, когда человек хотя нарушил общие правила, но говорит правильно.
— Так мы вам слово дадим, — желая угомонить академика, снова повторил Пухов.
— Да. Да, — ответил Иван Евдокимович. — Я его не возьму: говорить с трибуны не умею, — и сел на свое место.
А Аким Морев продолжал:
— Коня запрягать следует учиться у Анны Петровны Арбузиной: она сумела в пустыне вырастить прекрасный фруктовый сад. Надо учиться у инженера Ярцева: он в полупустыне простыми средствами создал гигантский водоем. Надо учиться у чабана Егора Пряхина: этот бережет колхозных овец, как собственные глаза. Надо учиться запрягать коня у таких людей, как Лагутин и Назаров из Разломовского района: эти два думающих агронома добровольно отправились на передовую линию огня… и мы знаем — они победят. Надо учиться запрягать коня у товарища Астафьева: он организовал колхозников, и потому Нижнедонской район превратился в передовой район страны. — Аким Морев увлекательно несколько минут говорил о Черных землях, о Сарпинских степях, о Докукинской балке, о травах, о том, что в степях можно будет выращивать, когда придет Большая вода, о том, какое там изобилие солнца. — Вот, например, — говорил он, — мне Анна Петровна Арбузина подарила яблоко. Я положил его в рюкзак, а шофер сунул рюкзак в багажник. Когда рюкзак достали, от него несло бензином, и я ахнул: «Пропал подарок». Но открываю рюкзак, и оттуда ударило ароматным запахом яблока. Вот сколько солнца в степях. Приложи человек руки, и загребай его охапками. Такая задача ныне и поставлена перед нами: познать законы природы, овладеть ими, дабы народ мог пользоваться в изобилии материальными и культурными благами. Добьемся ли мы этого? Да. Добьемся. Если… если не забудем о буднях. Победа коммунизма в нашей стране безусловно явится величайшим праздником. Об этом следует мечтать, к этому следует двигаться… но нельзя забывать о том, что люди живут и в будни: едят, одеваются, обуваются, учат своих детей, учатся сами. Забудем об этом, народ нас отведет от руководства, проще — прогонит. Я уверен: такое не случится. Приволжские коммунисты так же, как в годы войны разгромили здесь злые полчища гитлеровцев, разгромят и злые силы природы…»
Зал какую-то секунду молчал и вдруг оживленно загудел…
Только один человек, через пенсне сверля глазами, искоса посматривал на Акима Морева и угрожающе что-то записывал в книжечку: то был Сухожилин.
Вскоре Сухожилии встряхнулся, словно курица от золы, потрогал пенсне и намеренно вялым, уставшим голосом произнес:
— Товарищи! Пленум деловой, а к нам пришли с приветствием рабочие металлургического завода во главе с мастером-сталеваром Окуньковым. Может, откажемся? — Он знал, что если произнесет имя Окунькова, который, собственно, по настоянию самого Сухожилина и явился на пленум во главе группы рабочих, то все участники пленума непременно потребуют, чтобы тот обязательно выступил.
Так оно и получилось. Со всех сторон раздались требовательные возгласы… и вот дверь отворилась, и в зал вошла группа рабочих.
Впереди шагал человек небольшого роста с впалыми щеками и с красноватыми глазницами. На груди у него — Золотая Звезда и орден Ленина.
— Это Окуньков? Судя по чертам лица, человек сильный, — шепнул Аким Морев Ларину.
— Да. Мужик крепкий. Только, думаю, они настропалили его на что-то паршивое: к чему приветствие-то на пленуме? Безобразники! — тихо проговорил Ларин.