Волга - матушка река. Книга 1. Удар
Шрифт:
Николай Кораблев ответил ему:
— Вместо того чтобы призадуматься, вы стремитесь запугать меня, — и снова обратился к участникам пленума: — Хорошо, что у нас на заводе крепкая партийная организация, прекрасные рабочие — большинство защитники Приволжска, хорошо то, что Центральный Комитет партии прислал на работу в обком такого человека, как Александр Павлович Пухов: мы все вместе ликвидировали штурмовщину и создали нормальный образ жизни рабочим, то есть восстановили социализм в быту. А ведь Малинов был за штурмовщину, стало быть против социализма.
— За клевету
Николай Кораблев, помолчав, проговорил:
— Нет, не привлечете: это вам невыгодно.
— Вы — феодальчик. Вас сколько раз вызывал Семен Павлович Малинов? Почему вы не являетесь? Ага! — У Сухожилина через стеклышки очков блеснули крупные белесые глаза.
Николай Кораблев усмехнулся:
— Я и в данном поступке Малинова усматриваю безразличное отношение к кадрам. Мне, например, известно, что недавно он вызвал к себе начальника строительства Приволжского гидроузла Ларина. Продержав его больше часа в приемной, не принял. Что значит оторвать начальника строительства или директора от дел? Да еще по вызову секретаря обкома? Это значит — сорвать у него весь рабочий день. Я два раза являлся по вызову Малинова. Два раза долго ожидал его, а он не пришел и не предупредил об этом.
— Я болел, — прохрипел Малинов.
Николай Кораблев какие-то секунды колебался… и сказал:
— Нам давным-давно известно, какой хворью страдаете вы: яд зеленого змия валит вас с ног, — с этими словами он покинул трибуну.
Люди не аплодировали: они, казалось, смотрели куда-то в прошлое и горестно думали: «Ах, Малинов, Малинов! Какой ты был, и что с тобой стало! Ведь тебе не больше сорока, а выглядишь ты старцем. Начался внутренний и внешний распад… и спасти тебя, очевидно, невозможно…»
Николай Кораблев во время Отечественной войны больше года пробыл в лагере под Дрезденом, куда был специально направлен для работы среди пленных. Там он организовал восстание, был схвачен, приговорен к смерти. Всё это знали участники пленума, знали и другое, что под его руководством налажена работа на автомобильном заводе, и сейчас, глядя на него, шагающего по узкому прогалу, многие, в том числе и Аким Морев, подумали: «Вот кого бы первым секретарем обкома».
Николай Кораблев сел рядом с Лариным и тут весь задрожал: у него дрожали пальцы, колени, дрожали губы, даже ресницы, а пот, словно где-то долго копился, вдруг хлынул с висков, со лба на глаза. Директор выхватил из кармана платок, вернее вырвал, ибо пальцы не слушались его, но тот оказался настолько мокрым, что уже не вбирал в себя влагу.
Ларин дружески пожал плечо Николая Кораблева и, подавая ему свежий платок, тихо сказал.
— Нате, нате. Чистый… Жена, узнав, что собираюсь выступить на пленуме, положила мне в запас: знает, после выступления обливаюсь потом.
В это время председательствующий Опарин оповестил:
— Слово имеет начальник строительства гидроузла Николай Николаевич Ларин.
Ларин поднялся со стула, громко сказал:
— Отказываюсь: вполне согласен с Николаем Степановичем Кораблевым.
Опарин развел руки, как бы говоря: «Ну, что ж,
— Присоединяюсь к Кораблеву.
Акима Морева удивило, что, когда Опарин по списку настойчиво стал вызывать одного, другого, третьего оратора, те даже не откликались. Это вызвало в зале смех.
— Что? После Николая Степановича никто не хочет выступать? — спросил он у Ларина.
— Нет. Эти, кто не откликается, — подобие Смельчакова: кадрики Малинова. Перепугались — прячутся, — ответил тот. — Смотрите, как волнуются воспитатели. Чего это они там?
Опарин наклонился к Малинову и карандашом ткнул в список: на очереди стоял Аким Морев.
«Ну и демагога прислали: уже сколотил кучку», — глянув в сторону Акима Морева, тоскливо подумал Малинов и что-то шепнул Опарину. Тогда тот с величайшей неохотой, даже не поднимаясь с кресла, глядя куда-то в сторону, проговорил:
— Срочные дела требуют срочного заседания бюро обкома. Работа пленума начнется завтра, ровно в десять утра. Первым выступает товарищ Морев… Аким Петрович, — чуть погодя, добавил он.
В этот вечер заседание бюро не состоялось: Малинов, жалуясь на головную боль, прихватив с собой Сухожилина, отправился к себе в особняк и тут, войдя в бильярдную комнату, усадив гостя в глубокое кресло, сказал:
— Ну что? Бойцы твои оказались воробышками против ястребов. Кадры! Тоже кадры! На прошлом пленуме я на волоске висел. Обещали — цепь. А тут и волосок лопнул. Эх, вы-ы! Воспитал я вас на свою головушку! — И, подойдя к шкафчику с шарами, нажал кнопку. Откуда-то снизу вынырнула бутылка коньяку и рюмки. Разлив по рюмкам коньяк, пододвигая одну из них Сухожилину, добавил: — Пей. Святоша. Не пьет, не курит, не блудит, а в целом — ноль без палочки. А твои стрикулисты, что ж они? Попрятались? До боя кулаками махали, путевки на курорт получали, подкармливались, а как бой — в кусты? Вояки!
Сухожилин побледнел и весь утонул в мягком, обтянутом сафьяном кресле:
— Я подниму рабочий класс. Завтра с утра же выступят стахановцы металлургического.
— Валяй. Только помни: меня подкосят — вы все, как сухие листья с осины, полетите.
А когда Сухожилин с прибитым видом вышел, Малинов в самом деле задумался: перед ним вдруг пронеслась вся его жизнь. Вот он малыш, на Пресне, в семье рабочего-текстильщика. Он хорошо помнит сборища рабочих на квартире у отца, их споры, в то время еще непонятные ему. Помнит учебу в начальной школе.
Отец говорил:
— Семка, учись. Без науки человек в жизни может запутаться, как лев в сетях.
Семен Малинов не прислушался к совету отца и, поступив в вуз, повел себя так, как ведут некоторые студенты, получившие кличку «увертыши», то есть люди, стремящиеся всяческими путями отвертеться от экзаменов. «Увертыши» разные по складу ума бывают. Одни с первого взгляда даже кажутся умными, «подающими надежды», другие — хитрые и пустые, но те и другие пользуются одними и теми же приемами, те и другие заканчивают свою «деятельность» одинаково.