Волга впадает в Гудзон
Шрифт:
Александр Борисович немного помолчал, но все-таки менять своих планов не стал, решив поподробнее ознакомиться с делом позднее. И, махнув Вячеславу Ивановичу на стул, вставил кассету с записью, сделанной Галей Романовой, в маленький плеер.
«— Сева?.. Привет, Вагин беспокоит… Прими мои соболезнования, упокой, Господи, его душу, хоть и был он не нашей с тобой веры!..
— Здравствуй, Руслан. — Томилин говорил заметно холодно, сухо. — За соболезнование спасибо, насчет веры — так и я вроде бы не слишком хороший христианин. Чего ты хотел?
— Так вот сразу и хотел.
— Послушай,
— Вот так всегда. — В голосе Вагина звучало искреннее огорчение. — Я к тебе, можно сказать, с душой, а ты… Есть у меня разговор, Сева, но нетелефонный.
— Ты все еще о контрольном пакете акций Сибирской ГЭС хлопочешь?
— Я же сказал — нетелефонный разговор, встретимся — поговорим.
— Завтра у нас похороны, Руслан. У тебя что, горит?
— Нет, конечно, и насчет прокуратуры правильно сделал, что сказал, а как же? Только лично мне бояться нечего, дорогой Сева… совершенно нечего, поверь!
Томилин промолчал, и Вагин продолжил:
— А встретиться я с тобой хотел действительно по делу, ты же теперь вместо покойного остался? Не случись с ним такая беда, я бы сейчас с ним беседовал.
— Беда, как видишь, случилась… Если хочешь, звони послезавтра, возможно, сумею найти время. Извини, больше говорить не могу!»
Послышался щелчок — Томилин отключился, не попрощавшись.
Но прежде чем Вагин положил свою трубку, им произнесено было словечко, верующему христианину решительно не подобающее.
— Здорово завернул, не находишь? — Турецкий усмехнулся и остановил запись. — Спешит господин Вагин, торопится переговорить с Томилиным, пока тот под свежим впечатлением убийства Мансурова, то есть максимально напуган.
— Да, он действительно напуган, — кивнул Грязнов. — А что там со вторым разговором?
— Сейчас… — Александр Борисович дважды прокрутил пленку, прежде чем вновь в кабинете зазвучал голос Вагина — на этот раз совершенно лишенный вкрадчивых, подчеркнуто смиренных интонаций.
«— Это я, Григорий.
— Слышу, не глухой… Почему с галимого номера?
— Мобильный разрядился… Слушай, Таран, ты не зарывайся, а слушай!
— За мобилой следить надо… Ну что еще?
— Жми на тормоз, понял?
— Жмурика напугался?
— Не твое дело, Таран!
— Ты базар-то тоже фильтруй… Ладно-ладно, понял, не дурак… Покедова!»
— Все, — сказал Александр Борисович, — дальше все разговорчики к нашему делу касательства не имеют. Чего молчишь, Слава?
Вячеслав Иванович Грязнов слегка шевельнулся на своем стуле и поглядел на Александра Борисовича отсутствующим взором.
— Слава, проснись! — ухмыльнулся Турецкий. — Что с тобой?
— Да нет, ничего… — Грязнов-старший нахмурился. — Если не считать того, что голос этого Тарана мне кажется знакомым. Вроде бы я его слышал, к тому же совсем недавно.
— Давай вспоминай! — потребовал Турецкий.
Но как Вячеслав Иванович ни старался, так и не вспомнил, где именно мог слышать голос собеседника Вагина.
11
Регина Голубинская бросила последний взгляд в зеркало и, оставшись довольна увиденным, неторопливо направилась через вестибюль в сторону зала, на пороге которого ее уже поджидал с самым восторженным выражением лица здешний метрдотель.
Ресторан, в котором она назначила встречу своей давней и, можно сказать, единственной подруге, был небольшим, очень дорогим и рассчитанным на элитную публику.
— Все как вы просили, — почтительно согнувшись, негромко пролепетал мэтр, — вас уже ждут…
Регина, преднамеренно задержавшаяся на четверть часа, и не сомневалась в том, что маниакально точная Марина будет ожидать ее, и специально дала ей возможность полюбоваться собой, пока дойдет до своего любимого столика в дальнем углу. Подруги не виделись почти пять лет, за это время много воды утекло, многое переменилось. Только не Регинина красота, для которой время, казалось, и вовсе не существовало. Интересно, в какой мере сохранила свою прежнюю форму Марина?
Едва глянув на вскочившую ей навстречу подружку, Регина ощутила что-то вроде ликования: Марочка явно сдала! Это видно даже издали, невооруженным глазом. А ведь тогда, пять лет назад, даже она, Регина, иногда завидовала ей. Как же, фантастически удачный брак, потрясающая внешность… Спрашивается: куда делся белокурый ангел с юным овалом лица, пухлыми губками и нежным румянцем во всю щеку?
Женщина, поднявшаяся ей навстречу, ангела не напоминала ничем, кроме сохранившихся пышных волос, уложенных в нарочито небрежную прическу. Время и сытая жизнь сделали со сладкоежкой Мариной Нечаевой свое черное дело: от когда-то изящной фигурки не осталось и следа — так же как от юного овала лица. Взглянув на подругу, Регина невольно припомнила ее мамашу — толстую, всегда хмурую бабу с тяжелым подбородком, преподававшую в их с Мариной школе химию. Слава богу, не в том классе, в котором учились тогда обе девушки.
Подружились они где-то классе в пятом. И хотя после окончания школы судьба их развела — Регина подалась в модельный бизнес, еще будучи ученицей восьмого класса, а Марина по настоянию матери поступила в химико-технологический, — дружба от этого не слишком пострадала. Надо сказать, в основном благодаря Марине, отчаянно завидовавшей подружке, ее красивой жизни. Ей так хотелось стать участницей этой жизни хотя бы краешком, а Регина ничего против не имела: Марочка при всем желании не смогла бы с ней соперничать — ростиком не вышла. К тому же эта бессильная зависть приятно щекотала самолюбие Голубинской, повсюду таскавшей за собой Нечаеву. Соперничества по части мужчин со стороны подруги Регина и вовсе не боялась: внешне девушки были очень разными, и столь же различались их вкусы по отношению к сильному полу. Голубинская предпочитала блондинов, Марина — исключительно жгучих брюнетов. И то, что ее супругом стал почти пятидесятилетний, бесформенный тип с серыми волосенками и вечно кислой физиономией, к реальным Марочкиным предпочтениям никакого отношения не имело.