Волк-одиночка
Шрифт:
— Нет, — я покачал головой. — Зачем я буду на тебя патроны тратить? Ты все равно уже не жилец. Через час-другой сам загнешься от потери крови. Если попытаешься выползти из леса, загнешься раньше.
— И ты меня оставишь тут подыхать?
— А ты предпочитаешь сдохнуть по соседству со мной, в машине? — спросил я. — Извини, дружок, я не люблю иметь под боком жмуриков. Не обессудь.
— Это же бесчеловечно!
— Ого, — я удивился. — Ты такие слова знаешь, что прямо в дрожь бросает. А почему ты их раньше не вспоминал? Ну, да ничего. Если тебе скучно станет, время слишком медленным покажется, можешь поколотить себя кастетом по голове — как Четырехглазого. Все. Адье.
Я поднялся во весь рост и пошел к «Шевроле». Бояться мне,
Наклонившись над могучим, но теперь ни на что не годным телом Васька, я охлопал его карманы и вынул ключ зажигания. Ему он все равно уже без надобности, а мне в самый раз будет.
Вы не поймите меня неправильно — я не изверг и не садист. Мне вовсе не доставляет удовольствия делать людям больно. Просто порой, когда бывает необходимо, я иду на это. И стараюсь не давать волю чувствам — ни жалости, ни гневу. Потому что это чревато. Ну, отвези я сейчас пятнистого в больницу — и что из этого получится? Он поправится, соберет братву и попытается отомстить мне, а, в общем, будет продолжать вести тот же образ жизни, что и до нынешнего вечера. Потому что по-другому не умеет. Потому что считает, что его образ жизни вполне нормален — каждый крутится, как может. Но, с точки зрения все тех же общечеловеческих ценностей, пигментированный — не более, чем язва на теле цивилизации. А потому, оставляя его загибаться в лесу, я считал, — искренне, кстати, — что поступаю правильно, освобождая планету хоть от одного из перенаселивших ее подонков.
И собирался освободить еще как минимум от одного. С каковой целью уселся в машину и запустил мотор. Эпопея с участием Васька и пятнистого закончилась, передо мной открывалась финишная прямая. Я почему-то был уверен, что Камена окажется у своей любовницы и мне не придется демонстрировать самому себе чудеса человеческой логики, разыскивая молочного директора по всему предутреннему городу. Главное, чтобы по дороге на Твердокаменный менты не тормознули — с них станется, я ведь теперь был не на властно выглядевшей «Волге». Вдруг гаишникам не понравится, что у меня всего одна фара работает. Поди, объясни им, что это нехороший человек с квадратными очками на носу вторую испохабил. Не поймут ведь. Как и запаха перегара не поймут. Хотя, если по совести, остановить не должны — мало ли нынче придурков по городу с одной работающей фарой гоняет?
Я ловко выполнил разворот на пятачке — и обалдел. Потому что в луче света оказался пятнистый. И в руке у него был пистолет. Где он его раздобыл — черт знает, только целился теперь в машину. Грубо выругавшись, я вывернул баранку и нажал на газ. Но за мгновение до этого раздался выстрел.
Все обошлось благополучно. Скорее всего, у гуманоида дрожали руки, в чем не было ничего удивительного, учитывая его состояние. Пуля, в общем, то ли в землю воткнулась, то ли в небо полетела, оставив и меня, и машину целыми и невредимыми. А потом я боковым зрением увидел, как пятнистый поднес пистолет к виску, и сквозь закрытые окна в кабину ворвался треск второго — и последнего на этой поляне в эту ночь — выстрела.
Глава 10
Так бесславно закончил свое движенье по полной неожиданностей дороге жизни бесспорно умный и даже где-то талантливый человек, которого природа обделила красивой внешностью, зато сделала незабываемым. Внешний вид парня, покрытого пятнами, врезался в память, как шило в задницу. Что ж, как написали в свое время немцы над воротами Бухенвальда — «Каждому — свое». Нацистам — Нюрнберг, Наполеону — Ватерлоо, шведам — Полтаву. Всем прочим — второе пришествие и судный день. Ждите.
Странно, но за все время, проведенное нынешней ночью в компании пятнистого и Васька я так и не испытал ощущения, что уже на грани и подобрался к самому краешку жизни. Как-то слишком по-глупому решили шестерки Камены покончить со мной. Глупо и безоглядно. Словно не подозревали, что даже кролик, загнанный в угол, может покусать волка. У меня оказался туз в рукаве, и, к их великому сожалению, я испортил им всю игру. Они о такой возможности даже не подумали. Но я-то про свой секретный туз знал с самого начала, возможно, поэтому и не испугался по-настоящему.
А сейчас было уже поздно — и пугаться, и совершать прочие глупости. Все осталось позади, и все, если говорить откровенно, вышло не так уж плохо. Я, хреново себя чувствующий, двукратно уступающий противнику в численности, не только с честью вышел из ситуации, но и наголову разгромил — можно сказать, уничтожил — врага. Сам при этом даже не оцарапавшись. Зато поимел информацию, в которой отчаянно нуждался. Так что — и появись такая возможность — переигрывать ситуацию наново не стал бы.
Конечно, гуманоид спорол глупость, выложив мне адрес зазнобы своего босса еще в баре. В его оправдание можно сказать, что он не знал, как все обернется, считая, что сто шансов из ста — у него в руках. Но это были уже его проблемы. А вернее даже, проблемы Камены — гуманоид больше не страдал от их избытка. У него теперь вообще никаких проблем не было. Назвал адрес и убыл в безвозвратном направлении. А я теперь ехал, куда он указал.
На Твердокаменном Взгорке я бывал лишь однажды. Шесть — примерно — лет назад отвозил туда бабушку-божий одуванчик. Бабулька, скорее всего, ехала помирать, хотя изо всех сил отпиралась, утверждая, что едет к внучке на блины. Ха! Видел я эту внучку! Если вы мне скажете, что она умеет печь блины, я буду два часа гадко хихикать вам в лицо. Она даже яйцо в сковородку разбить не сумеет. Если, конечно, судить по внешнему виду.
Внучка, помнится, проживала в доме за номером тринадцать. У меня это в памяти сохранилось, потому что число несчастливое. Тринадцатый дом был последним на Твердокаменном Взгорке. Дальше там вообще ничего не было, кроме водокачки. Такая патриархальная картина кисти неизвестного художника — чуть больше десятка аккуратных деревенских домиков, шикарные сады, буйно колосящиеся огороды. Куры в собственном дерьме ковыряются… Если есть машина, чтобы наезжать в город за покупками и на работу, жить можно. И даже хорошо отдыхать по выходным дням. Все бы хорошо, если бы не одно «но». С запада Твердокаменный окаймлялся очистными. Большими — весь огромный город сбрасывал туда свои трудовые фекалии. А поскольку в середине августа устанавливался стабильный западный ветер, до конца октября на Взгорке было трудно пребывать — стеснялось дыхание. Так что в части отдыха на лоне природы у Камены, скорее всего, нынче напряг.
Изрядно поплутав по лесу, куда меня завезли Васек с пятнистым и где я не запомнил дороги, поскольку был непростительно сильно увлечен рассказом о коротком романе амбала с медсестрой Верочкой, я таки сумел выбраться на трассу. Но еще долго, топя педаль газа и направляя «Шевроле» куда-то вперед, не мог сообразить, где нахожусь. Только когда в свете единственной действующей фары сверкнул указатель, что, дескать, до Омска столько-то километров, до Воронежа чуток побольше, а до Москвы вообще можно не доехать, я определил свое местоположение на планете Земля. Я был на ее поверхности. Но, собственно, не это главное. Я был на Западном шоссе, причем — закон, сами понимаете, подлости — удалялся от города. И преуспел в этом. На целых шестнадцать километров. Если учесть, что ехать мне предстояло, ни много ни мало, аж до Взгорка, то расстояние можно было смело удваивать. А электронные часы на приборной панели показывали четыре тридцать восемь утра. Слишком уж подзадержали меня бывшие обладатели «Шевроле». Хорошо хоть, что тумана за городом не было, так что в скорости можно было себя не ограничивать.