Волк-одиночка
Шрифт:
И я развернулся и помчался в обратном направлении. Спидометр демонстрировал, что я безнадежно глуп, поскольку уже почти труп — стрелка колебалась где-то на отметке сто шестьдесят. Километров в час, естественно. Автомобиль очень неприятно покидывало из стороны в сторону — ночью было уже холодновато, конец октября, все-таки. Асфальт остывал, слава богу, инеем не покрывался, но становился все более и более скользким. Так что малейший ветерок добавлял неприятных ощущений подергиванием баранки в руках да рысканьем машины по шоссе.
И все-таки скорость я не снижал. Отыгрывал минуты и секунды. Старался поспеть в нужное место по возможности раньше —
Дорога с благодарностью восприняла мою езду. Она же почти как живая — дорога. За девять с лишним лет своего таксерства я это понял. Она может приласкать, а может и отомстить. Она может свести с ума и заставить забыть обо всем, но может и открыть глаза на многие вещи. Нынешней ночью дорога была благодарна мне за то, что я есть, и за то, что я на всю катушку пользуюсь ею. А ей нравилось осознавать, что кому-то очень нужна, потому она и не сбросила «Шевроле» в кювет, удержала на себе.
Тем не менее, ворвавшись в город и сбавив скорость почти вдвое, я вздохнул с облегчением. Вы, возможно, будете смеяться, но я не совсем камикадзе. Я даже совсем не камикадзе. Я люблю эту жизнь, какой бы паршивой она порой не оказывалась. Но когда меня в задницу клюет жареный петух, готов рискнуть. И рискую. До сих пор это сходило мне с рук, и я очень надеюсь, что так будет продолжаться еще долго.
В общем, по городским улицам я катил на общепринятой скорости, — чуть более шестидесяти километров, хотя при плотном тумане это было несколько опасно, — пытаясь при этом прокрутить в голове варианты предстоящей встречи с Каменой.
Вариант номер один: Камена оказывается у любовницы, я каким-нибудь способом проникаю в дом и вершу, прости, Господи, правосудие. Вариант номер два: Камены у любовницы не оказывается, я пытками и угрозами заставляю любовницу назвать мне его домашний адрес и еду туда. Вот, в принципе, и все. Больше вариантов не просматривалось, как я ни старался.
Часы показывали ровно пять, когда я штурмом одолел дорогу на Взгорок — было самое время для свершения черных дел. У честных людей в эти минуты, как утверждают умные сомнологи, наступает самый крепкий предутренний сон, прервать который труднее всего. Я не хочу сказать, что Камена был честным человеком, но вряд ли он страдал от бессонницы. Когда, конечно, не на работе, не бабло считает. Но сегодня он ведь был не на работе, я проверял.
Поэтому, остановившись у седьмого домика, я безо всякой опаски вылез из машины, открыл калитку, не обратив внимания на ее отчаянный скрип и, пройдя по дорожке, оказался перед крыльцом.
Собаки у любовницы Каминского, слава богу, не было. Да и зачем нужна собака в таком захолустье, где жители всех тринадцати домов знают друг о друге все. Даже то, у кого в какой тональности скрипит кровать. Здесь, подозреваю, с роду не слышали о ворах, а чужие на Взгорок если и забирались, то крайне редко, да и то — приятно провести время. Это я был исключением из правила, которое это правило подтверждает. Раз в сто лет перебаламучу жизнь Твердокаменного, после чего он еще на сто лет погрузится в патриархально-болотистую тишину.
Входная дверь оказалась заперта. Как мне удалось выяснить с помощью зажигалки — на накидной крючок изнутри. Возможно, Камена был не единственный хахаль у своей девицы, и та на всякий случай подстраховывалась, чтобы кто-нибудь посреди ночи не вломился и не попортил общих впечатлений своей незванной физиономией. А может, просто предприняла разумные меры предосторожности.
В любом случае, остановить меня, скользкого, как сопля, было трудно. И тем более этого не могла сделать простая деревянная дверь, к тому же изрядно рассохшаяся и непрочно сидящая в петлях. Я без труда просунул в щель мизинец и, поддев крючок снизу, сбросил его. Путь был открыт.
Толкнув дверь, я поморщился, услышав ее недовольный скрип. Одно дело, когда скрипит калитка, совсем другое — входная дверь. Как бы ни был крепок предутренний сон, а меру знать все равно надо. Поэтому я разулся и, бесшумно ступая босыми ногами по, хвала Всевышнему, все еще достаточно прочным половицам, пошел вперед.
И влез пальцами правой ноги во что-то мягкое. Чертыхнувшись про себя, снова достал из кармана зажигалку и чиркнул ею. Ну его к лешему, в самом деле, еще врежусь во что-нибудь в темноте — по опыту знаю, что в чуланах у людей всегда куча разного хлама навалена. Грохоту тогда не оберешься. Не только хозяев подымешь — еще и соседей перебудишь. И тогда можно будет смело ставить крест на всем походе. Да и на мне, наверное, тоже.
В свете зажигалки я приметил дорогу и, погасив огонь, снова двинулся вперед. Мягкое, в которое я влез, оказалось телогрейкой. Какого хрена она делала посреди чулана прямо на полу — даже не спрашивайте, не знаю. Но, переступив через нее, я пошел дальше.
По памяти нащупал ручку от двери в дом и потянул на себя. На сей раз обошлось без скрипа — дверь была плотно подогнана и утеплена, петли хорошо смазаны. Шагнув в обволакивающую темноту жилого помещения, я остановился, раздумывая: зажигать свет или еще раз воспользоваться зажигалкой. И в том, и в другом случае были свои плюсы. Но были и минусы. Тем не менее, пораскинув мозгами, я решил, что лучше все-таки свет зажечь — вдруг дело примет крутой оборот. Тогда мне лучше иметь над головой постоянный источник, чем раз за разом, как идиоту, чиркать зажигалкой вместо того, чтобы начинать — или продолжить — обрабатывать Камену. Такие вот доводы.
Любовница Камены, судя по всему, нужды не испытывала. Во всяком случае, на электричестве не экономила. Как только я нащупал выключатель и нажал на него, под потолком ярчайшим ослепляющим светом вспыхнула люстра о пяти довольно мощных лампах. И комнатка, размером-то всего ничего — три на три — оказалась высвечена до самых тайных закутков. Ничего не скроешь.
Я невольно поморщился, а потом испугался — от такого яркого света любой, даже самый крепкий, сон бегмя сбежит. Скажет: да нафиг вы мне, такие веселые, нужны? При таком свете не сны смотреть, а на огороде ковыряться надо.
Но ничего страшного не произошло. Никто не проснулся до срока, не закричал дурным голосом. Все было тихо и мирно. Потому что смежные помещения были занавешены плотными иссиня-черными драпировками.
Отодвинув одну из них, ту, что пошире, я увидел кухню. Небольшая кирпичная печь с мощной восьмилитровой бадьей наверху, от которой аппетитно тянуло борщом. Хозяйка, если она действительно была любовницей молочного магната, должна была жить одна, так что наличие этой емкости повергло меня в легкий шок — для кого это она столько наготовила? Вряд ли Камена был способен упороть восемь литров русского народного блюда, даже отработав в постели за себя и за того парня. В общем, вопрос. Ответа на который я так и не нашел.