Волошский укроп
Шрифт:
– Конечно! – Игнатьев не злился, скорее был чрезвычайно обеспокоен. – Первое письмо от похитителя г-н Арапов передал мне сам, поскольку мы как раз встречались по… Одному важному делу. Теперь же скрыл свою встречу со шпионом. Как же так?
Мармеладов пожал плечами.
– У меня нет детей, потому судить о мотивах отца я могу только в теории. Но смею предположить, что г-н Арапов вчера узнал об отравлении пяти свидетелей по данному делу. Скорее всего от волнения за дочку он не сомкнул глаз целую ночь. А когда утром получил письмо от злодея, супруга смогла легко убедить обер-полицмейстера, что
Игнатьев горестно повесил голову и минуты две молчал. В кабинете стало так тихо, что Митя начал различать тиканье ходиков на стене и осторожные шаги в коридоре.
– Вы правы, – проговорил дипломат. – Я без промедления отправлюсь к г-ну Арапову и заставлю его открыться. Пусть расскажет, какие именно сведения он сообщил Чылгын кюрту, а потом уже сообразим, что нам делать. Может быть, все еще можно исправить.
– Вряд ли вы преуспеете, Николай Павлович, – сыщик поднял правую руку, словно давая клятву. – Г-н Арапов будет все отрицать. Если он ради дочери отважился на измену, то уж дать вам ложное свидетельство и вовсе не постесняется.
Шаги за дверью, к которым прислушивался Митя, стали вдруг быстрыми и громкими, словно кто-то бежал по коридору. Причем бежали, судя по неровности топота, как минимум двое.
– К тому же второй наблюдатель еще не явился, – продолжал Мармеладов. – Может быть стоит прежде выслушать его доклад? А потом уж и к решительным мерам переходить.
Дверь распахнулась без стука, что было вопиющим нарушением не только правил хорошего тона, но и здешних строгих правил. На пороге возник адъютант по особым поручениям. Митя привык, что лицо Платона перебывало за последние дни и бледным, и красным, но теперь он выглядел позеленевшим, как человек с болезненным желудком. Ершов втолкнул в кабинет еще одного невзрачного типчика, на сей раз круглобрюхого.
– Вот, сучий сын… Упустил турка!
XII
Филер начал сбивчиво оправдываться. Он сопроводил торговца, держась на положенном по инструкции расстоянии, до Триумфальной площади. Там шпион зашел в почтовую контору и отправил телеграмму. Достать ее не удалось: сунулся к почтмейстеру, да тот отшил.
«Стало быть, не только я с презрением отношусь к агентам охранки», – подумал Митя и пообещал себе не забыть пожать руку принципиальному коллеге.
У филера не было времени, чтобы добиться своего – турок мог уйти. Потому он плюнул на телеграмму и продолжил слежку. Торговец ковылял медленно, постоянно останавливался, чтобы отдохнуть. Снимал свой короб и ставил на землю. Иногда заходил в лавку, но ничего не покупал. Так кружили они по улицам около часа. Оказались в районе Патриарших прудов и вот здесь-то шпион испарился.
– Свернул он за угол, в переулок какой-то… Я выждал, сосчитал до десяти – как предписывает инструкция, вдруг он проверяет… Повернул за угол, а там никого нет. Либо он убежал, либо зашел в какую-то дверь. Подергал – все закрыто. Пробежался направо, потом налево…
– Упустил! – в гневе повторил Ершов.
– Да погоди, Платон! – отмахнулся Игнатьев. – Сколько времени прошло с того момента, как турок исчез?
Филер посмотрел на
– Полчаса, не больше. Минут десять он потратил на поиски, а потом схватил извозчика, – по инструкции положено докладывать о провале со всей возможной расторопностью. Велел кучеру нахлестывать коней…
– Эх, зараза! – сорвался теперь уже и дипломат. – Где теперь прикажете искать похитителя?
Мармеладов откашлялся, привлекая к себе внимание.
– Возможно, это подскажет телеграмма, – просто сказал он.
Митя изъявил желание отправиться в почтовую контору на Триумфальной и привезти документ:
– Объясню по-свойски необходимость… Не раскрывая тайны, разумеется! Все же своему товарищу быстрее отдадут…
Г-н Игнатьев с благодарностью поддержал его порыв, рассыпавшись в заверениях, что сам он, а также канцлер и империя этого не забудут. Но рекомендовал взять с собой адъютанта. Настойчиво рекомендовал, повторил трижды. Во время препирательств по данному вопросу, все отвлеклись от филера-неудачника и серый типчик исчез в мгновение ока.
Вскоре Митя согласился с доводами дипломата и бурча себе под нос проклятия, вышел вслед за кавалергардом. Игнатьев прикрыл за ними дверь, прошелся по кабинету, подхватывая письма и бумаги – здесь два, там сразу пять, – сел у стола и стал рвать их в мелкие клочки. То ли дипломат сразу распознал эти документы как не представляющие ценности, то ли таким образом успокаивал нервы.
– Да вы присаживайтесь, Родион Романович! Нет правды в ногах, хотя ее и в головах часто нет… Как думаете, мог турок загипнотизировать г-на Арапова, чтобы тот предательство совершил?
Сыщик сел на стул, подхватил стаканчик с остывшим чаем и выпил одним глотком.
– Рад бы вас утешить, Николай Павлович, но… Это невозможно. Во время недавнего путешествия в Европу, я посетил парижскую школу гипноза. Их эксперименты вызывают живейший интерес, к тому же зимняя Франция не располагает к долгим прогулкам, потому я провел немало вечеров в научных лабораториях гипнотизеров и узнал много неожиданных фактов. Если угодно, перескажу вам кратко.
– Буду признателен, весьма и весьма! Тем более, что мы сейчас ничего не можем делать, только ждать. Давайте я вам еще чаю налью?
Мармеладов вежливо отказался. Игнатьев вежливо не стал настаивать. Они общались подчеркнуто спокойно и даже несколько отстраненно, хотя каждый переживал о побеге шпиона и дальнейшей судьбе его пленницы.
Сыщик поведал в живописных подробностях, как французские врачи оборудовали трехэтажный особняк в уникальную больницы. На первом этаже, в большом зале, принадлежавшем раньше учителю танцев, устраивали собрания с демонстрацией гипноза всем желающим. Во второй этаж допускались только люди, проявившие научный интерес – здесь были устроены лаборатории и проводились настоящие глубокие эксперименты, а не просто показательные выступления. Третий этаж оставался закрытым для посещений, поскольку там располагались пациенты из домов призрения и клиник для душевнобольных. Их пытались исцелить при помощи новомодных методик, но удавалось это далеко не всегда, потому на окнах были установлены прочные решетки, а обитателей этажа держали в смирительных рубашках или вовсе привязанными к кроватям.