Волшебные очки
Шрифт:
Отпускать ребят на каникулы полагалось лишь двадцатого мая, но нигде, ни в одной деревне, не удавалось дотянуть занятия до этого срока. Наступала пора пасти гусей, и школа «самораспускалась». «Самораспустилась» и моя школа. Теперь можно было переехать в город, в родительский дом. Прежде чем сделать это, я прикинул в уме, какие ожидают меня в городе соблазны: кино, симфонические концерты в городском саду, катание в лодке по морю, велодром… Э, да им, этим соблазнам, нет конца! Даже газеты и то отвлекали бы меня от занятий.
И я решил остаться в деревне. Решил с острым чувством тоски по городу, чуть не со слезами.
На время каникул Прасковья переселилась в шалаш сторожить бахчи, и обед я готовил себе сам. В одной руке у меня была ложка, которой я помешивал варившуюся на керосинке фасоль, а в другой — книжка.
Иногда я замечал, что мебель в комнате шевелится. Боясь сойти с ума, я давал себе обещание отдохнуть хотя бы два-три дня. А полчаса спустя опять склонялся над книгой.
В Градобельск я приехал в состоянии такого переутомления, что порой у меня под ногами ползла земля и шатались окружающие меня предметы.
И вот, подойдя к последнему экзамену, я провалился. Провалился, когда оставался один шаг до победы.
Послышались торопливые шаги, и в комнату вошел Роман. Он взял одной рукой тяжелое кресло и легко, будто оно было соломенное, поставил у моей кровати. Сел, сдвинул свои черные брови и грозно спросил:
— Ты как же осмелился послать такую важную птицу к черту на рога?
— К черту на рога?! — удивился я. — Ничего подобного! Мы только постыдили один другого.
— И то неплохо! — Глаза у Романа смеялись, но брови были по-прежнему сдвинуты. — Я только из института. Ребята говорят, что ты с кулаками бросился на нашу географическую энциклопедию в синем мундире. Чуть не сбил у него с носа пенсне. Враки?
— К сожалению, враки, — вздохнул я.
— Что-то ты… оригинально экзаменуешься, тебя уже все заприметили. Говорят: то ли он недоразвитый, то ли слишком развитый. Во всяком случае, все считают, что тебе уже «каюк». А я вот не думаю так. Считаю, что ты… — он покосился на чемодан, — рано ремни затянул.
— Почему же рано? — не понял я. — Все кончено.
— В том-то и дело, что не все. Директор увидел меня в зале, подозвал и говорит: «Вы, кажется, на одной квартире стояли с Виктором Мимоходенко». — «Да, говорю я, на одной». — «Не знаете, не там ли остановился брат его?» — «Там», — отвечаю. «Так вот приведите его сюда. И поскорей». Оказывается, после того, как ты… гм… промахнулся, сбивая с носа Ферапонта пенсне, и отряхнул прах института от ног своих, между Александром Петровичем, нашим историком, и Ферапонтом произошла маленькая перепалка. Директор поколебался и взял сторону Александра Петровича. Поднимайся! Я сказал директору, что, если ты даже уехал, я на курьерском догоню тебя и приведу доэкзаменовываться. Пошли.
И вот я опять перед столом экзаменационной комиссии.
— Господин Мимоходенко, так же нельзя, — пожурил меня директор, — вы сами учитель и должны были бы понимать, что говорить в таком тоне с уважаемым преподавателем по меньшей мере некорректно.
Этот выговор, сделанный в отеческом тоне, тронул меня до глубины души. Дрожащими губами я сказал:
— Извините меня. Я очень вам благодарен, что вы вернули меня. Извините, пожалуйста… А границы Австро-Венгрии я все-таки знаю. Мне стыдиться нечего.
— Знаете? — саркастически усмехнулся Ферапонт. — Что же они, в Балтийском море плавают?
— А разве есть плавающие границы? — «удивился» я. По комнате пронесся сдержанный смех. Смеялись, вероятно, те, которые считали меня недоразвитым.
— В Балтийское море я случайно попал, — глядя не на Ферапонта, а на директора, объяснил я. — Просто пошатнулся. Устал.
— Вот, — энергично кивнул Александр Петрович. — И я так подумал. Но теперь вы, кажется, овладели собой. Не попробуете ли показать их, эти… злосчастные границы злосчастной империи?
— Попробую, — сказал я и стал водить пальцем по карте. — На севере и северо-западе — с Германией, на севере и северо-востоке — с Россией, на юге и юго-востоке— с Румынией… — Директор и Александр Петрович одобрительно кивали в такт моим словам. Я перечислил границы со всеми государствами, кроме одного — княжества Лихтенштейн, не насчитывавшего и десятка тысяч жителей, к тому же полностью зависимого от Австро-Венгрии.
— А вы про государство Лихтенштейн что-нибудь слыхали? — ехидно спросил Ферапонт.
Это была явная придирка. Ведь княжество Лихтенштейн даже не на всех картах Европы обозначалось.
Во мне зашевелилась злость. Пристально глядя на розовый нос-картошку экзаменатора, я с подчеркнутой вежливостью ответил:
— Двоюродная сестра кое-что рассказывала мне об этом государстве-карлике, расположенном между Австро-Венгрией и Швейцарией.
В зале опять засмеялись. Директор и Александр Петрович недоуменно воззрились на меня. А Ферапонт противно фыркнул и сказал со змеиным ядом:
— Так вы изучали географию со слов двоюродной сестры?
— Да, — вежливо наклонил я голову, — но только в части, относящейся к княжеству Лихтенштейн. Моя двоюродная сестра замужем там за внуком швейцарского посла. — А про себя сказал: «Попробуй, проверь».
Лицо Ферапонта окаменело. Директор растерянно переводил взгляд с меня на Ферапонта. Александр Петрович дружески подмигнул мне. Экзаменующиеся молчали: видимо, решали про себя, кто же я в конце концов — действительно недоразвитый или просто морочу экзаменаторам головы.
Придя в себя, Ферапонт сказал:
— Оставим в стороне ваши родственные связи. Назовите народности, населяющие Австро-Венгрию.
— Довольно бы, Ферапонт Никифорович, — поморщился директор, но Ферапонт продолжал смотреть на меня выжидательно.
Какие народности населяют эту лоскутную империю, я знал хорошо и принялся перечислять их. Не пропустил ни босняков, ни гуцулов, ни цыган.
Ферапонт слушал и ледяным голосом говорил:
— Еще. Еще. Еще.
Наконец я умолк. А он опять: