Воля дороже свободы
Шрифт:
– Сразу распадаются, говоришь? – спросил Кат задумчиво.
– Ну, эт-самое, не сразу, конечно, – смешался продавец, – минут через десять. Но быстро. И действуют быстро.
На его лоб вопросительным знаком свисала прядь слипшихся волос. Глаза были чёрные, с горизонтальными козлиными зрачками.
Кат пожал плечами.
– Ладно, – сказал он и протянул игломёт продавцу вперёд рукоятью. – Беру.
– Иголок вам завернуть? – спросил тот азартно. – Пять коробок по девяносто девять, шестую отдам бесплатно.
– Одну
– Кобуру? – блеск в козлиных глазах угасал. – Набор для чистки? Масло?..
Кат покачал головой.
Петер всё это время неподвижно торчал у окна, сунув руки глубоко в карманы и глядя на улицу. Снаружи царила дождливая темень. Здесь, в Кармеле солнце вообще было редким гостем, особенно зимой – а сейчас как раз стояла зима, хоть и совсем не похожая на китежскую, сырая и ветреная. Совершенно непонятно, зачем Основатель устроил город в таком промозглом месте. Впрочем, многие поступки Основателя были куда трудней для понимания.
Продавец тем временем сноровисто вогнал заполненный магазин в рукоять и положил игломёт на прилавок – ближе к себе, чем к Кату.
– С вас триста девяносто девять, – сказал он, придерживая оружие рукой. – Можно, эт-самое, расплатиться энергией. Пневму принимаем прямо здесь, у нас новое устройство отбора, сертификат от совета городских докторов…
«Ещё чего», – подумал Кат. Час назад он сменял на деньги один из зарядных кристаллов, полученных от Килы. Размен в местном банке вышел грабительский, но наличных теперь хватало. Кармел был одним из редких миров, где золото ценилось не дороже свинца, так что «подгон на дорожку», как Кила назвал свой прощальный подарок, оказался весьма кстати.
Деньги перекочевали в кассу. Продавец бережно, как драгоценность, придвинул игломёт к Кату.
– Благодарим за покупку, – проговорил он с выученной улыбкой. – Приходите к нам снова... А вы ведь уже раньше приходили?
– Нет, – сказал Кат, пряча пистолет за пазуху. – Это, наверное, кто-то похожий.
И вышел на улицу, пригнувшись, чтобы не задеть макушкой притолоку.
Через несколько секунд к нему присоединился Петер. Они молча зашагали по улице вдоль домов, которые глядели на них заплаканными окнами.
– Что там светится? – спросил Петер немного погодя.
Кат вгляделся сквозь мглу. Высоко над крышами мерцала красная искорка.
– Обелиск Победы, – сказал он. – Местные после войны поставили.
– И кого они победили?
Кат сплюнул в лужу.
– Сами себя.
Петер перешагнул через мелкий, но бурный ручей, что тёк из водосточной трубы.
– Демьян, я могу говорить откровенно?
Кат завозился, поправляя игломёт под плащом. Громоздкое оружие было предельно неудобным: чувствительно тыкалось в рёбра, цеплялось дурацкой мушкой за рубашку и постоянно норовило вывалиться из-за пазухи наружу, под струи ледяного дождя.
Не дождавшись ответа, Петер
– Нехорошо как-то получается. Он всё-таки её брат. А она его хочет убить. И мы вроде как в этом помогаем.
– Он её вроде как в рабстве держит, – бросил Кат.
– Ну да, – подхватил с жаром Петер, – Этот рогатый, конечно, гад последний. И отвратительно, что у них на Танжере рабы везде. И то, как с ними принято обращаться – это тоже ужасно. Но убивать… Тем более – родного брата…
Лицо у него было мокрым и несчастливым.
– Как вообще можно сестру в рабыни взять? – помолчав, спросил он. – А то, что она в конце рассказала… Как он её…
– Законом не запрещено, – Кат снова поправил игломёт. – Это же Танжер. Да и похеру. Пусть сами разбираются. Сюда давай.
Они свернули в переулок, подальше от людских глаз – что было, пожалуй, излишним, так как на улице, кроме них, не водилось прохожих. Петер долго не мог развязать мешочек с песком из Разрыва: стоял, горбясь, под чьим-то жёлтым окном, без толку дёргал отсыревшие тесёмки. Кат ждал. Дождь молотил его по макушке, словно вознамерился продолбить череп.
Наконец, Петер справился. Высыпал на ладонь щепоть песка, вцепился Кату в предплечье.
– Раз, два, три, четыре… – начал Кат.
«Солнце, – думал он. – Солнце, солнце, солнце…»
Холод принял их в объятья.
Волосы Ката, насквозь промокшие, облепили голову ледяным шлемом. Дуновение ветра, несильное, даже с какой-то ленцой мазнувшее по лицу, заставило попятиться и закрыться рукой. Петер издал короткий задыхающийся звук, словно его ударили под ложечку.
Днём в Разрыве царила жара, но по ночам она уступала место мёртвому холоду. И темноте. Впрочем, тьма была относительной: немного света всё же давали звёзды, сложенные в незнакомые созвездия.
– Ох, мама, – сказал Петер на своём языке и тут же перешёл на божеский: – Я думал, там холодно было… А тут-то ещё холодней!
– Стой здесь, – сказал Кат сквозь зубы, – я сейчас.
Он полез вверх по склону ближайшей дюны. Ночь в Разрыве почему-то всегда оказывалась холодней ночи того мира, откуда держишь путь. Даже если пришёл из зимнего Китежа, где куры несутся замороженными яйцами, Разрыв встретит тебя ещё более лютой стужей…
Тут откуда-то снизу раздался негромкий треск, а через секунду левой ноге стало очень свободно.
– Срать мне в гроб, – произнёс Кат раздельно.
Опустившись на корточки, он нашарил в потёмках обрывки шнурка и выругался ещё раз. Неизвестно, сколько предстояло топать по пустыне, прежде чем найдётся точка перехода. И Кату совершенно не улыбалось делать это в ботинке, спадающем со ступни. Он потянулся, чтобы связать шнурок, но проклятый игломёт упёрся стволом прямо в пах. Когда же Кат, бранясь сквозь зубы, попытался его пристроить удобнее, пистолет каким-то образом проскользнул вниз и едва не выпал наземь.