Воля дороже свободы
Шрифт:
Кат не ответил. Он смотрел в небо над пустыней. Там мог бы оказаться небосвод Разрыва, голубой по краям и раскалённо-белый в зените. Могли бы нависать слоистые, привычные для Китежа облака, полные дождя, или снега, или чего-то среднего, ледяного и мокрого одновременно. Кат не удивился бы даже, обнаружив там яркую тропическую синь, какую он видел во многих мирах, где обитали люди, привычные к жаре и фруктам – и готовые задёшево продать эти самые фрукты пришедшему с другого света курьеру.
Но над иссушенной землёй реяли багровые комковатые сгустки – тучи не тучи, дым
И этот барьер двигался вперёд – еле заметно, но неуклонно. Вместе с ним перемещалась и граница на земле. Снег подтаивал, в мокрую траву обваливались ноздреватые комья.
– Сюда идёт, – прошептал Петер. – Сударь Демьян… Видите?
Кат кивнул. Велел:
– Здесь постой.
Неторопливо, выбирая, куда поставить ногу, он пошёл к разделу между снегом и песком. Тут и там виднелись странные округлые ямы. Проходя мимо такой, Кат заглянул внутрь и нахмурился: внизу, наполовину утонув в вязкой чёрной жиже, догнивало тело какого-то небольшого животного. От ямы ощутило фонило сырой магией.
Приблизившись к полосе оттаявшей травы, он осторожно протянул вперёд руку. Из области Разрыва не шло тепло, рядом с границей стоял такой же морозец, какой ощущался на отдалении, у речной излучины. «Интересно, с той стороны тоже холод не чувствуется?» – подумал Кат.
И, сделав три шага по траве, ступил на песок.
«Ого!»
Жар навалился со всех сторон, сдавил, вышиб дух. Кат с трудом подавил желание вернуться. Наоборот, заставил себя идти дальше и осматриваться – здесь было на что посмотреть.
Небо цвета воспалённой плоти нависало над головой, готовое вот-вот упасть на землю. Обгоревшие скелеты деревьев перемежались каменными осыпями. Кое-где проглядывали необычные кусты песчаного винограда: из собранных в пучки листьев торчали саженные колючие стебли. На вершинах росли соцветия, похожие на уродливые головы. Кат мог бы поклясться, что они следят за ним – незаметно, медленно поворачиваясь вслед – но предпочёл не проверять.
Вскоре он вышел к руинам. В развалинах угадывался дом с пристройкой и пара сараев. Между обвалившимися стенами лежал волнистый песок. Печная труба торчала из дюны, как обелиск в память о тех, кто жил здесь совсем недавно.
Кат обошёл руины кругом. Потрогал обугленные кирпичи, и они вывалились из кладки от его прикосновения. Треснул под ботинком лошадиный череп – гладкий, без единого клочка плоти. «Всего неделя, как здесь пустыня, – подумал Кат. – А кажется, что полвека прошло. И отчего всё горелое? От солнца, что ли, пожар занялся? Так ведь нет солнца». Впрочем, это был Разрыв. В Разрыве не действовали физика и логика. Верней, действовали, но на свой, враждебный манер. Похоже, здесь даже время текло по-особенному…
Время?
Издалека послышался голос Петера – беспокойный, зовущий. Спохватившись, Кат сдвинул рукав над духомером.
Камень почти не светился. Лишь в самой сердцевине теплился слабый огонёк.
– Пежь меня ёж, – выдохнул Кат. Развернувшись на каблуках, он побежал обратно, туда, где мельтешила у самой границы с пустыней крошечная мальчишеская фигурка. Петер, похоже, тревожился всерьёз: делал знаки руками, даже подпрыгивал на месте от беспокойства.
Кат бежал. Песок хватал за пятки, ветер упирался в грудь. Подкатывала тошнота, в пальцах кололись невидимые иголки – то были привычные, до омерзения знакомые признаки подступающего голода. Голода, который нельзя утолить едой. Пустыня жадно пила пневму Ката и, судя по духомеру, ей оставалось выпить совсем немного. Ну, а потом…
Он вспомнил лошадиный череп, сплюнул всухую и наддал ходу. Снежное поле манило обманчивой близостью, но странным образом оставалось всё таким же далёким, и Петер на его краю не спешил расти, а только махал над головой карликовыми ручками. Кат шумно дышал, выталкивал на выдохах матерные слова, подгонял себя. Старался не думать о том, хватит ли оставшейся пневмы.
Один раз отвлёкся: глянул на реку. Увидел срез ледяной корки, огромную массу воды, застывшую чёрной стеной. Всё это – по ту сторону границы, а по эту – высохшее, забитое песком русло. Заворожённый небывалым зрелищем, он пропустил куст песчаного винограда. Едва-едва отскочил от проворного щупальца, отмахнулся от другого, хищного, длинного…
И тут же – каким-то непостижимым чудом – вылетел на вожделенную полосу травы.
Поскользнулся, выровнялся. Разбрызгал ботинками губчатый снег. Рухнул на колени, завалился набок. Перекатился без сил на спину.
И задышал, глядя в знакомое, родное небо цвета булыжника. Небо, которое безразлично смотрело на него в ответ – как всегда.
Воздух ледяным нектаром лился в пересохшее горло. От плаща поднимался пар. Вокруг восхитительно пахло прелой травой и морозом.
На фоне неба появилось озабоченное лицо Петера.
– Всё хорошо? – спросил он. – Вы там как-то странно ходили. То быстро шагали, то вдруг как застынете на месте. И стоите по десять минут. Я жду-жду, часа два прошло уже… Замёрз, беспокоиться начал, решил вас позвать. Вы в порядке?
– Нет, – прохрипел Кат. Преодолевая огромную тяжесть собственной руки, он поднёс духомер к глазам. Камень светился еле-еле, зерно света в глубине мерцало, готовое погаснуть. «Два часа, – мысли были медленные, ватные. – Но как? Я же только до развалин… Этак и подохнуть недолго».
Он облизнул губы, откашлялся.
– Нужна… Пневма. Быстро.
Петер нахмурился.
– Я готов, – сказал он.
Кат с трудом сел. «Сволота, – подумал о пустыне. – Выжрала подчистую, стерва». Голова кружилась до тошноты. Протянув руку, он вцепился пальцами в пустоту перед лицом мальчика. Потянул на себя нечто неосязаемое, встретил взгляд Петера – и облегчённо вздохнул, почуяв, как струится вдоль вен и костей прямо в грудь молодая пневма.
«Один, два», – начал про себя Кат. В таких случаях он тоже считал до ста, не доверяя собственному голоду.